Гумер Баширов - Родимый край - зеленая моя колыбель

— Погоди! — рискнул я позвать отца. — А нет ли там самого?

— Это кто — сам?

— Шахмара. Змеиный падишах.

Отец окинул меня свирепым взглядом и, подпалив березовую кору, бросил ее с кучей хвороста прямо в гнездо. Над пнем заполыхало пламя. Змеи взвились и, высунув жала, с жутким шипением заворошились еще сильнее. Некоторые из них, изворачиваясь и кружась, вырывались из огня и тут же попадали под палки и прутья мужиков. Я весь дрожал от страха и в то же время, готовый лопнуть от любопытства, во все глаза смотрел на бушевавший огонь, ожидая, что вот-вот появится, сверкая радужными чешуйками, змеиный падишах с золотой короной на голове. И тогда произойдет что-то страшное: или земля нас поглотит, или подымется немыслимый ураган, закрутит смерч и повалит лес.

Пень уже был сплошь охвачен пламенем. Там все шипело и свистело. Будто срезанные ударом плети, взметались вверх змеиные головы и хвосты… Но падишах так и не показался.

За гумнами зареченцев, где начинались пашни, высилась на холме, махала крыльями старая ветряная мельница. Мы еще только за околицу выбрались, а уж сразу услышали, как она грохочет, как что-то скрипит в ней. Вскоре показался и сам хозяин — Хайрулла́-абзы. По своему обыкновению, он сидел на чурбаке перед мельницей и курил трубку.

Оттого ли, что я непомерно много наслушался сказок, а может, от чего другого, но порой эта мельница принимала в моих глазах сказочное обличье. Будто вовсе не старый то ветряк, а несчастная царева дочка. Это она, убегая от дракона, прочла заклинание и обратила себя в мельницу, а джигита, своего спасителя — в мельника. Мне так хочется верить в это, что я, ожидая чуда, не отрываю глаз от огромных крыльев, кружащихся по сини неба. Мельница дрожит от грохота и стука, в ее крыльях свистит ветер, и, если ускорить их кружение, она, конечно, не устоит, оторвется от земли, полетит…

Заметив нашу подводу, мельник вынул изо рта свою неизменную трубку, сунул за нагрудник фартука. И тут мгновенно исчезли все диковинные картины, которые только что возникли в моем воображении. Даже представить было невозможно, что старый мельник, серый с головы до ног от мучной пыли, может обернуться юным богатырем, спасающим царевну. Да и станет разве сказочный красавец джигит курить вонючую трубку?..

Пока отец таскал к лоткам мешки с рожью, стих ветер, замедлился взмах мельничных крыльев.

— Неужто станут? — обеспокоенный, спросил отец.

Хайрулла, будто в дрёме, все так же сидел, сгорбившись, на чурбаке. Он молча кивнул на шест, воткнутый в землю около мельницы. Обрывок мочалы, привязанный к шесту, едва шевелился.

— Может, высвистишь, попробуй! — не поднимая головы, буркнул Хайрулла.

Я всегда свищу, когда лошадь надо поить. Под свист-то она лучше пьет. А отец, когда хлеб на току веяли, эдак не раз ветер вызывал. Тот его слушался. Услышит, как отец свистит, так и появится тишком из-за гумна или меж овинов проберется, дунет, подхватит мякину в подброшенном лопатой зерне и унесет подальше от тока. А чистое зерно, шурша, падает вниз.

Тут ведь еще интересней! Чтоб двинуть эти крылья, ветер тоже сильный нужен. Еще неизвестно, послушается ли он.

Отец пошел за мельницу, уперся руками в бока и засвистел:

— Фью, фью, фьють, фьють!..

Сначала он свистел, повернувшись в сторону леса, откуда ветер дул прежде. Потом поворотился к деревне. Не дождавшись ветра и оттуда, он стал лицом к Арску, куда мы на базар ездим, и опять засвистел. А ветер хоть бы шелохнулся. Крылья мельницы совсем остановились.

— О-от окаянный! И где он шатается? — Отец приложил руку щитком ко лбу и уставился на видневшееся вдали старое кладбище. — Гляди, на кладбище вроде бы маковки у деревьев качаются. Там разгуливает, а тут его не дождешься. Вот негодный!

Теперь отец зашел с другого боку мельницы:

— Фью, фью, фьють, фьють!..

Куда отец, туда бегу и я. Но мне кажется, что ветер нарочно притаился где-то на лугу и не желает крылья мельничные вертеть, норов свой показывает. Ему небось, чем здесь тужиться, веселее по лугу бродить, по лесу кружить меж деревьев да посвистывать в свое удовольствие!..

Пока мы с отцом зазывали ветер, к мельнице подъехали еще несколько человек. Среди них — двое парней с нашего порядка: Ахат и Сэли́м.

Сэлим никак не мог стянуть с телеги холщовый, чуть не в рост самому мешок, туго набитый рожью. И за один конец пробовал ухватиться и за другой, запарился, а все без толку. И тогда у Ахата подмоги запросил. Чудно что-то разговаривал этот Сэлим. То гудел низким голосом, как все мужики, то прямо на бабий визг срывался: