Лариса Письменная - Тысяча окон и один журавль

— Знаешь, папка, лучше уж я буду будить Семёна.

— Ох и надоел мне этот лодырь, видеть его не могу! А Маруся — работяга.

— А ты думаешь, мне не надоел Семён? Но Маруся же девушка, а у нас — экскаватор, — всё ещё не решаюсь я.

— Ну и что? Говорю же тебе — она работяга! С ней нам куда легче будет.

Думал я, думал и наконец согласился:

— Ладно, так и быть, возьмём Марусю Давидюк, попробуем. Но если и она будет спать…

— Маруся не будет спать, — уверяет меня отец. — Она очень хочет выучиться на механика-экскаваторщика, понимаешь?

Ещё бы не понять! Я бы и сам не прочь выучиться на экскаваторщика, но что будешь делать, если тебе только восемь лет…

Я вздыхаю:

— Да уж ладно, пусть будет Маруся. Только предупреди её, чтобы старалась.

— Она будет стараться, Ярослав, вот увидишь! Все в нашей квартире знают Марусю, она часто приходила в наше дежурство убирать квартиру. Соседи тоже вызывали её из бюро добрых услуг. И теперь все хвалят нас за то, что мы взяли её учиться на экскаватор. Только Раиса Демидовна, как всегда, недовольна: «Ну вот, теперь нам будут присылать какую-нибудь неряху. Мне это не нравится». А кто её спрашивает — нравится или не нравится. Уж наверное, Марусе интереснее на экскаваторе, чем полы мыть. Вот мне тоже не нравится, что она — конечно, не Маруся, а Раиса Демидовна — называет моего отца рыжим. И вовсе он не рыжий, волосы у него — как будто из золота, так блестят. Мне бы такие! Но у меня волосы чёрные-пречёр-ные. «Потому что ты весь в маму», — объясняет отец. А на лице у него веснушки — тоже золотистые и такие весёлые… Когда отец смеётся — и веснушки смеются, и тогда он самый красивый. Шагает он всегда быстро, я и сам так хожу — быстро и немного вперевалочку. И смеюсь почти так же, как отец. Вот только зубы у него белые и ровные, а у меня переднего нет — выпал и никак не вырастет, хоть плоскогубцами его тяни, такая досада…

— Ярослав, ты у меня мудрый старик, — шутит отец. — Старый мудрый цыган.

Ничего, зуб когда-нибудь вырастет, и я буду смеяться совсем как отец. А Маруся будет работать с нами, сколько бы ни ворчала Раиса Демидовна.

В нашей квартире, кроме нас с отцом, Анны Павловны с её семьёй, стареньких Панчишиных и сердитой Раисы Демидовны, живёт ещё Лампадия Андреевна. Настоящее её имя Леокадия, но когда я был маленьким, легче было выговаривать Лампадия, вот и привык звать её так.

Ох и чудная же она! Сроду таких не видел. Я почти никогда не слышу её голоса. Выйдет на кухню, еле слышно шепнёт одно-единственное слово «здравствуйте», только и всего. А чтобы улыбнуться или пошутить со мной, как другие соседи, и думать нечего. Всё как будто прячется от нас.

Какая-то она… серая, вроде бы пропылённая — и волосы, и глаза, и одежда. Волосы наполовину седые. Я думал, это от старости, но отец говорит, что Лампадия Андреевна совсем ещё не старая. А по-моему, ей уже сто лет или вроде того: голос такой, будто от старости нет сил громче говорить.

Что она делает по целым дням, я не знаю. На работу, как другие, не ходит, и в комнате у неё всегда тихо-тихо, словно никто там и не живёт. Только изредка Лампадия Андреевна выходит из дому с толстой папкой в руках — куда-то её уносит. Очень мне интересно, что там, в этой папке, но у неё разве узнаешь. Живёт она в самой маленькой и самой плохой комнатке — рядом с кухней. Я бы, наверно, пропал со скуки, если бы пришлось там жить и целыми днями молчать. «Это она от злости молчит! — разоряется Раиса Демидовна. — Воображает, что умнее всех! Никого из соседей знать не хочет! Вы только гляньте на неё — вся высохла от злости! Разве добрый человек будет молчать, как рыба?»

Я не знаю… Сама Раиса Демидовна никогда не молчит, всегда во всё вмешивается, всеми недовольна, всех учит, хоть никто её не просит. А разве ж она добрая! Вот дедушка Панчишин, тот и вправду добрый. И бабушка Панчишина. Они ужас как боятся скандалов, крика. «Лучше уступить, — говорят они, — только бы тихо-мирно было». И Анна Павловна, хоть и сердится на Раису Демидовну, тоже уступает — лишь бы тихо-мирно. А мой отец, когда Раиса Демидовна начинает кричать, смеётся, а она от этого ещё больше злится. Наверно, она была бы рада, если бы отец отвечал ей таким же громким криком, только бы не смеялся. Не любит она его смеха.