Лариса Письменная - Тысяча окон и один журавль

— Не вешай нос, Ярослав! — Отец заметил, что я невесёлый. — Скоро мы переедем сюда жить. О чём ты так задумался, мудрый мой цыган?

Я и вправду задумался, крепко задумался. Но не осмеливался сказать отцу, о чём думаю. А ну как он не согласится, рассердится!

— Что же ты молчишь, сын?

И тогда я решился:

— Слушай, па… Только сначала обещай, что не рассердишься. Слово?

— Слово, — кивнул отец.

— Знаешь что… пусть наша Маруся живёт с нами в нашей новой квартире. Нам втроём лучше будет!

Отец молчал.

Неужели он не хочет, чтобы наша Маруся жила с нами? У нас же на Весёлом будет хорошая квартира — две комнаты, и кухня, и ванная, и балкон. Места всем хватит, ого! Одну комнату мы можем отдать Марусе, разве ж нам жалко для неё? И вдруг отец сейчас сердито скажет: «Не болтай глупостей, Ярослав, мы с тобой мужчины, и девушка в нашей квартире — ни к чему!» Но Маруся же не просто девушка, наша Маруся для нас верный товарищ. Неужели отец этого не понимает?

— Ты будешь работать и учиться в институте, а Маруся поможет мне по хозяйству, — пустился я на хитрость. — И мне будет легче, и всем нам веселее. Ну скажи, разве нет?

Отец всё ещё молчал. Я взглянул ему в лицо. Он тоже смотрел на меня — внимательно и как-то особенно, как будто я только что подарил ему что-то очень хорошее. Но почему он молчит? Не верит, что нам с Марусей будет лучше? Вот чудак!

— Она же хорошая, па! И работящая — ты ведь сам это говорил — не то что лежебока Семён, который раньше был у нас учеником. Семёна я и на порог не пустил бы. А Маруся весёлая, никогда не сердится. Ты вспомни, как она смотрела за Последним Могиканом. И знаешь, что я тебе скажу? Вот провалиться мне на этом месте — она любит нас!

Отец вздохнул, но не тяжело, не так, как вздыхают от горя или досады, а так вздохнул, будто только что сбросил с себя тяжеленный груз. И всё-таки он молчал.

— И мы тоже её любим. Ну почему же ты молчишь?

Отец протянул мне свою сильную руку и пожал мою — как мужчина мужчине:

— Твоя правда, мой мудрый цыган. Пусть Маруся живёт с нами.

Я так и подпрыгнул от радости, я был счастлив — всё же удалось убедить отца, и он согласился. Ур-р-ра! Маруся теперь будет жить с нами! Теперь мы всегда будем все вместе! Ур-р-ра!

— Знаешь что, па? Завтра с утра я побегу к ней и скажу. Я её тоже уговорю, вот увидишь…

— Добро, сын. Ты сам ей об этом скажешь, так, пожалуй, будет лучше.

Порядок! Мой отец доверяет мне такой серьёзный разговор. Выходит, он меня крепко уважает.

— Слушай, па, а зачем нам откладывать до завтра? Давай вернёмся на Весёлый, Маруся сейчас у себя в бараке, где же ещё? Ты только не бойся, я её обязательно уговорю!

И мы вернулись на Весёлый, где только что закончили свою работу. И где — я в этом уверен — мы скоро счастливо заживём все вместе в новой квартире. Только на балконе всё-таки спать буду я!

Навстречу нам уже зажигались окна. Одно за другим, много окон, наверно, целая тысяча. А в конце массива, около нашего последнего котлована, темнел старый Последний Могикан. Он опустил свою длинную шею-стрелу — сегодня мы в первый раз не возились с ним, ведь ему больше не придётся работать. И мне стало жаль его…

Я смотрел на него. И отец смотрел. Издали Могикан напоминал журавля, который уморился и сел, опустив свою длинную шею. Старый, уставший от тяжёлой работы журавль…

В домах загоралось всё больше окон, потому что там жило уже много людей. А скоро их будет ещё больше.

Я подумал: «Если бы не мы…»

Но вслух ничего не сказал. Мой отец не любит, когда задаются.