Илья Туричин - Андрейкин счёт

На этот раз Майя не сказала ему ни слова.

По дороге домой девочки оживлённо обсуждали это небольшое происшествие. Потом Майя что-то сказала им, и все согласно закивали головами и засмеялись.

На следующий день, придя в Дом пионеров, Коля столкнулся в дверях с двумя девочками. Они вежливо уступили ему дорогу и сказали хором:

— Пожалуйста, мальчик, проходите.

Коля важно кивнул головой и подумал: «Уважают…»

А за его спиной девочки переглянулись и тихонько засмеялись.

У другой двери совсем маленькая девочка с тонкой, будто мышиный хвостик, светлой косичкой сказала ему то же:

— Пожалуйста, мальчик, проходите!

Это повторилось и у третьей двери, и у четвёртой.

Куда бы Коля ни шёл, везде девочки с подчёркнутой любезностью уступали ему дорогу и говорили:

— Пожалуйста, мальчик, проходите.

Коле стало не по себе. Появилось такое чувство, будто кто-то задал ему задачу и он, Коля Головин, шахматист-перворазрядник, не может её решить.

В этот день Коля даже играл в шахматы хуже, чем обычно. Перед самым концом занятий его позвали по какому-то делу к директору. Надо было пройти три комнаты, подняться по лестнице на второй этаж и там пройти ещё через несколько дверей.

У каждой двери девочки весело уступали ему дорогу. И даже в глазах встречных мальчиков таилась насмешка. Колина важность пропала, блестящие стёкла очков не могли скрыть растерянных глаз. Уши покраснели.

А когда Коля уходил домой, он столкнулся у входных дверей с Майей Воробьёвой. Она смотрела на него озорными чёрными глазами и молча ждала, когда он пройдёт. Коля тоже стоял, настороженно ожидая фразу, лишившую его покоя:

— Пожалуйста, мальчик, проходите!

Но Майя молчала.

Тогда Коля глубоко вздохнул и сказал:

— Пожалуйста, девочка, проходите.

Лицо Майи вспыхнуло, будто кто-то осветил его изнутри.

— Спасибо, — сказала она и прошла в двери.

И Коля почувствовал облегчение, будто он решил нерешённую задачу.

Я лежал на камнях. Нельзя сказать, чтобы это было удобно, но всё побережье усеяно ими. Здесь и мелкая отполированная галька, и здоровый круглый булыжник, которым впору мостить улицы, и огромные глыбы, такие, что с места не сдвинуть. Правда, море, когда рассердится, перекатывает их, будто горох на тарелке.

Высоко в синеве висело жаркое южное солнце. Слева на горизонте подымались серебряные от снега горные вершины. А у ног шумело море. Вдали оно выглядело ослепительно гладким, будто синее стекло. Ближе к берегу стекло разбивалось, осколки сверкали золотом солнца, белой пеной изломов.

Я загорал. Подложив руку под голову, щурился от солнца и с любопытством следил за двумя рыболовами.

Они сидели у самой кромки прибоя, и младший то и дело шарахался от шипящей пены. Собственно говоря, я не берусь утверждать, что он был младшим. У него была большая стриженая голова, каким-то чудом держащаяся на тонкой птичьей шее. Острые загорелые плечи были в розовых пятнах, с них клочьями слезала обожжённая кожа. Движения его, когда он что-нибудь делал, были неуверенны, неточны.

Ребята ловили не на удочки, а на «закидушки» — длинные лесы с несколькими крючками и грузилом на конце. С его помощью крючки с наживкой закидывают в море; а конец лесы рыболов держит в пальцах и пальцами чувствует клёв.

Когда меньший мальчишка начинал орудовать «закидушкой», нельзя было смотреть без смеха. То он ловил сам себя за штаны, то грузик его летел в прибрежные камни, леса путалась, и неуклюжий рыболов, сопя розовым обгорелым носом, подолгу распутывал её.

Старший звал его Цыплёнком и обращался с ним несколько свысока. Впрочем, он имел на то право. Его «закидушка» летела дальше, тонкие подвижные пальцы были чутки к малейшей поклёвке. Коротким резким движением руки он подсекал клюнувшую рыбу и неумолимо тащил её к берегу. То и дело появлялись из воды розовато-коричневые клубочки ершей. Их несоразмерно большие уродливые головы с тускло светящимися глазами были усеяны колючками. Я знал, что уколы вызывают в руке острую, будто зубную, боль, пальцы синеют. А парнишка бесстрашно брал ерша за нижнюю губу и легко снимал с крючка. Сам он казался отлитым из шоколада, и выгоревший светлый чубчик ещё больше подчёркивал его загар.