Илья Туричин - Андрейкин счёт

Я следил за рыболовами с таким увлечением, будто сам ловил. Вдруг моё внимание отвлекла чайка. Она сидела на воде, и волны болтали её вверх-вниз, вверх-вниз. Она часто взмахивала пепельно-серыми крыльями, но никак не могла оторваться от воды. Что-то мешало ей. Порой она затихала, и казалось, что она ныряет за мелкой рыбёшкой. Но тотчас снова над волнами простирались два серых крыла. И взмахи их были так энергичны, что мне чудилось, будто я сквозь неумолчный шум прибоя слышу отчаянное их хлопанье.

Рыболовы тоже заметили бьющуюся птицу и поняли, что с ней что-то случилось. Шоколадный бросил связку ершей, выпрямился, всматриваясь вдаль, лёгким движением руки убрал со лба светлый чубчик. Рядом Цыплёнок изо всех сил тянул к морю свою тоненькую шейку и близоруко щурил светлые непримечательные глаза. Потом Шоколадный легко пробежал по берегу несколько метров, крикнул:

— Цыплёнок! Чайка тонет!..

За ним следом заковылял Цыплёнок. Он спотыкался и нелепо взмахивал на ходу руками, будто тоже, как чайка, намеревался взлететь и не мог.

Шоколадный наклонился, выпрямился и сильно взмахнул рукой. Возле чайки что-то шлёпнулось в воду. А парнишка делал уже новый замах. Я сразу не сообразил, что он бросает в отчаянно бьющуюся на волнах птицу круглые голыши.

Цыплёнок добежал до товарища, что-то крикнул и… исчез. Ошеломлённый, я замешкался на мгновение, протёр глаза и вскочил.

Шоколадный стоял с камнем в руках, а Цыплёнок… Цыплёнка я заметил не сразу. А когда заметил, под сердцем пробежал холодок страха. Стриженая голова болталась на волнах за пеной прибоя, худенькие руки на какие-то мгновения взлетали над водой.

— Цыплё-о-на-а-а-ак!.. — закричал Шоколадный. — Иди наза-ад! Пото-о-онешь!

Стриженая голова даже не обернулась.

Я шагнул в прохладную воду. Волна ударила в грудь, обдала лицо солёными брызгами. У ног ворочались камни. Я неважно плаваю, но, если бы понадобилось, готов был прийти на помощь Цыплёнку, голова которого то появлялась на гребне очередной волны, то исчезала. Я напряжённо следил за ним. Наконец Цыплёнок стал приближаться, толкая перед собой притихшую птицу.

Я проплыл несколько метров навстречу. Взял чайку, как берут куру на базаре, прижав её крылья к бокам, и вышел на берег. Следом брёл Цыплёнок. Он пошатывался, тяжело дышал и нетерпеливо тряс головой, склонив её к плечу. Видимо, в ухо попала вода.

Обессиленный, Цыплёнок сел прямо в пену прибоя и улыбнулся. Я заметил, что глаза у него такого же цвета, как морская волна, и так же блестят, будто в них запутались осколки солнца.

— Куда тебя чёрт понёс! — сказал Шоколадный, присаживаясь рядом с Цыплёнком и поглядывая на меня и на птицу.

Цыплёнок махнул рукой, поднялся и запрыгал на одной ноге, прижав к уху ладонь. Потом взглянул на меня и снова улыбнулся доверчиво:

— Чего это с ней, дяденька?

Я протянул ему птицу, считая, что по справедливости чайка принадлежит ему. Он бережно взял её, протяжно свистнул и протянул мне обратно:

— Подержите, дяденька, пожалуйста.

— Давай, подержу, — сказал Шоколадный.

Но Цыплёнок, отстранив локтём протянутые руки, сунул чайку мне. Мы склонились над ней вдвоём. Жёлтые с чёрным обводом глаза птицы глядели на нас равнодушно. Оранжевую перепонку её лапы пронзил крупный кованый крючок. От него тонкая леска тянулась к такому же оранжевому с загнутым вниз концом клюву. Цыплёнок осторожно раскрыл клюв птицы, и мы увидели в нём ещё три рыболовных крючка.

Так вот почему чайка не могла взлететь! Одна лапа её оказалась привязанной к клюву. Видимо, птица схватила кусочек рыбки — наживку на порванной, спутанной волнами «закидушке».

Цыплёнок тронул один из крючков, вонзившихся в клюв. Чайка дёрнулась. Она не верила в наши добрые намерения.

— Держите крепче, дяденька, — шепнул Цыплёнок и начал осторожно вытаскивать крючок.

Я смотрел на его пальцы. Они были в царапинах, тонкие, с обломанными ногтями, но так мягко и ласково касались измученной птицы, так точно двигались, будто доброе мальчишечье сердце переселилось в них.