Альберт Цессарский - Пробуждение

— Эти невежды воображают, что в лесу можно действовать вслепую: а вдруг получится хорошо? Кретины!

Он сердито рассмеялся, закашлялся, стал задыхаться.

Прибежала из своей комнаты Аэлита Сергеевна, подхватила его под мышки, усадила, отворила форточку.

— Вася, перестань разговаривать, иначе я выставлю твоих гостей!

— Что значит — перестань! Ты представляешь, что будет здесь через сто лет, если дать волю этим отравителям?! Пустыня! Я должен ехать в Красноярск ругаться!

— Поедешь. О чем спор? Поправишься и поедешь.

— То-то! — сразу успокоился Василий Мефодьевич и подмигнул нам с видом победителя. — Молчу, молчу, Аля.

Аэлита Сергеевна ушла к себе. Василий Мефодьевич выждал с полминутки, нетерпеливо поманил нас приблизиться, сказал вполголоса:

— Вы ее не пугайтесь. Передайте всем, скоро занятие.

Он вытащил из своей стопки несколько книг и дал мне. Чтобы прочитала к занятию. Они лежат передо мной на столе. С его закладками. По этим подсказкам его и стану читать.

Читаю, читаю. С трудом, конечно. Каждую строчку по три раза. В голове точно ржавые колеса проворачиваются. Но я знаю, почему теперь мне не скучно рыться в этих страницах, возвращаться к прочитанному, копаться в примечаниях. Я ищу ответа, я хочу знать. Не для того, чтобы похвастать перед тобой или блеснуть на экзамене. Для того, чтобы жить!

Странное дело: сейчас, когда я понемногу уже пробираюсь сквозь всякие сложности и непонятности, когда кое-что уже уразумела, мне кажется, что я читаю просто историю жизни одного человека. Может быть, даже свою собственную.

Маркс и Энгельс пишут о том, что человеческое сознание формируется в процессе общения между людьми. И первое проявление сознания — это отношение к окружающим. Помнишь нашего соседского малыша? До года родители считали его щенком и обращались как со щенком: пихали ему все, к чему ни потянется, сюсюкали, облизывали его. Однажды бабушка случайно стукнула его локтем, он расплакался. Бабушку тут же притворно побили, бабушка притворно поплакала, и все очень веселились. А когда малышу исполнился год, вдруг все увидели, что у него отвратительный характер, что он капризен, подлизывается к матери и колотит бабушку, делает назло, отнимает у других детей игрушки. Оказалось, что у него уже сложилось отношение к окружающим! Это я теперь поняла. А тогда я верила бабушке, которая все искала, в кого он такой уродился и кто его сглазил?

Я очень хорошо понимаю, как давным-давно, когда люди впервые стали замечать, что мыслят, что человеческое воображение может создавать целые картины, что мысль может опережать события, предвидеть их, я очень хорошо понимаю, как они могли заблуждаться! Они поверили, что то, что рождается у них в голове, и есть единственно реальное, что оно сильнее жизни! Читаю об идеализме и опять думаю о себе.

Мне шесть лет. Подвожу тетю к окну, из которого открывается вид на ржавые крыши и закопченные печные трубы и говорю: «Хочешь, сейчас прикажу, и все трубы оторвутся от крыш и улетят в небо? Хочешь?» Тетя испугалась, что я выполню угрозу, и не сказала. Но я до сих пор помню чувство абсолютной уверенности, что если бы она только сказала…

А помнишь, как я мечтала об одиночестве?

Человек вообразил, что может жить в себе и развиваться из себя! Вся моя жизнь это опровергает! Кем я приехала сюда? Мне стыдно вспомнить о первом разговоре с директором в конторе. И если я чему-то научилась, что-то поняла, то только потому, что живу среди людей, работаю вместе с ними.

И вот послушай теперь, что еще поняла я, что стало для меня главным смыслом прочитанных страниц. Может быть, Василий Мефодьевич своими закладками выбрал для меня это главное, нарочно подвел меня к этому? Но оно как маяком осветило мне все мои побуждения — и почему я осталась в Елани, и почему идут люди в петрушинскую бригаду, и почему мне так хорошо с людьми, даже когда трудно…

Человека отличает сознание. А раз человеческое сознание может существовать и развиваться только как результат совместной жизни и совместного труда людей, значит, человек неизбежно стремится к коллективизму! Иначе человеку смерть. А он хочет жить!

Это не цитата, это я сама, хотя, как видишь, два раза перечеркивала. Но зато я могла бы теперь ответить Николаю Николаевичу. И тебе. И всем на свете.