Альберт Цессарский - Пробуждение

Помоги ему сейчас, когда у него беда. Не занятиями или советами, как отстающему. Тут он сам себе поможет. А участием.

Может, и он приехал бы сюда на несколько дней? Ты поселишься со мной, в моей комнате. Юрку устроим на койке в общежитии при конторе. Покажу вам тайгу! А?

Счастливая! Я понимаю твой восторг. Сидеть в аудитории, где до тебя учились великие люди! Внимать премудростям, имеющим значение всемирное, общечеловеческое! Читала твое письмо и даже всплакнула. По сравнению с этим что такое все наши местные события, переживания! События в Елани! Елань! Крошечный муравейник в тайге! Знаешь, полезно вот так на несколько минут перенестись к тебе в большой город, взглянуть на себя оттуда твоими глазами, чтобы увидеть истинные размеры и масштабы.

А то ведь постепенно теряешь правильное представление. Еще вчера мне казалось, что я тут открыла явление необыкновенное, историческое… В Елани! Представляешь?

Вчера я побывала на участке Петрушина. Шла и волновалась: как-то он меня встретит после нашей ссоры в конторе? Так волновалась, что забыла бояться по дороге — ведь я впервые одна шла через тайгу. Увидела его еще издали — он в каком-то странном, космическом одеянии, в черных лакированных латах торопливо перебегал от дерева к дереву. Подошла ближе и увидела поселкового фельдшера Спицына, который, сидя на земле, внимательно следил за маневрами Петрушина и писал в блокноте.

Фельдшер у нас молоденький, с красными щечками и с пышными черными усами. Дело свое делает с жреческой торжественностью. Как-то зашла в медпункт перевязать палец — обожгла серной кислотой. Он колдовал над моим пальцем полчаса, прочитал лекцию о первой помощи и записал меня в две огромные книги.

Петрушин и Спицын долго не замечали меня. Фельдшер, взглянув на часы, озабоченно спросил:

— Потеешь?

— Потею.

— Пульс! — провозгласил Спицын, подошел к замершему на месте Петрушину и, закрыв глаза, стал считать пульс. На лице его выразилось страдание. — Сто восемь, черт его подери!

Петрушин откинул капюшон, увидел меня и смущенно улыбнулся, вытягивая трубочкой губы.

— Комбинезон на мне испытывает.

— Кажется, вы и так норму не выполняете! — сказала я сухо.

Вмешался Спицын:

— Так ни к кому, кроме него, не подступишься! Время горячее, минутка — рубль. Никто не соглашается. А мне начало сентября нужно захватить.

Петрушин снял комбинезон.

— Дорабатывай подмышки — тянет, руки поднимать неловко.

Спицын, хмурясь, завернул комбинезон в оберточную бумагу, перевязал сверток бинтом. Сердито сказал:

— К завтрему переделаю. Наденешь?

— Приходи, опробуем.

Спицын, зажав под мышкой сверток, не попрощавшись, пошел по дороге к поселку. Задержался, обернулся, окликнул:

— А ворот не жмет?

— В самый раз!

Спицын хотел еще что-то сказать, постоял, махнул рукой и ушел.

Мы остались одни. И тут началось это самое открытие. Обстановка вполне подходящая: тишина, неподвижность, вокруг медно-красные сосны с открытой исполосованной грудью, как обреченные. И пристальный, гипнотизирующий взгляд Петрушина. Сердце у меня ни с того ни с сего как заколотится. В голове сумбур и мысли, что вот сейчас произойдет что-то страшное…

— Глядите на кроны! — сказал Петрушин. А я ничего не понимаю, не свожу с него глаз. — На кроны! — повторил он настойчиво.

Задрала голову, увидела сквозь ветви высокое белое небо, блеснувшее крыло самолета. Почувствовала себя такой заброшенной…

— Вот! — сказал с удовлетворением Петрушин. — Эта крона не только шестьдесят процентов от высоты, а и сорока не имеет. А теперь туда, туда смотрите!

Посмотрела, куда он ткнул пальцем, и увидела уступами поднимающийся склон, по которому карабкались вверх великаны в золотистых плюшевых шубах.

— Перестойные деревья! А с них какой выход? И вы с главным инженером планируете мне выход живицы девяносто четыре грамма на сантиметр диаметра ствола! Теперь видите? Теперь видите?

Петрушин принялся кружить вокруг меня и заклинать:

— Совесть надо иметь! Душу! Голову! Нарочно держать в отстающих. Совесть надо иметь! Бригаду гробить…

Я призналась, что толком не знаю о бригаде — Семен Корнеевич ничего не объяснил.