Эсфирь Цюрупа - Теплый берег

Его «Смелый» и сейчас был тут. Он только что вернулся из рейса и высадил пассажиров. Нос его то поднимался, то падал вниз, цепь провисала и опять натягивалась. Будто чуял катерок приближение своего прежнего моториста и проявлял нетерпение.

Антону, который последние недели проходил обучение в машинном отделении огромного теплохода, «Смелый» сегодня показался былинкой, скорлупкой на воде.

— Посудинка… — пробормотал он ласково.

Подошел к кассе, протянул деньги за билеты. Первый раз в жизни ему предстояло стать пассажиром.

— Привет морскому торговому флоту СССР! — приветствовал его новый моторист.

— Будь другом, — сказал ему Антон. — Доверь мне на час малыша, сбегаю на нем в последний рейс, тут недалечко. Мы с ним теперь многие месяцы не увидимся. Завтра ухожу на «Народном комиссаре».

— Валяй, — согласился моторист. — Тогда я домой, что ли, эвакуируюсь, пообедать, чтоб мне без дела на глаза начальству не попадаться.

Антон привычно сбросил цепь и первым спрыгнул в суденышко.

Обступив концертную площадку, круглую, как арена, амфитеатром поднимались трибуны. В рядах царил веселый кавардак, потому что их заполнял непоседливый пионерский народ.

Вверху над рядами громоздились горы, но интересней смотреть вниз, на арену, на костер, ожидающий сумерек и первой спички; и еще дальше — на яркие квадраты спортивных площадок, дорожки и мостики, уводившие в парк. Внизу — железными ногами в море, открытые ветру и солнцу, виднелись пионерские спальни. А за ними стояла синяя стена моря.

Вспарывая синеву, шли разные суда, и далеко на рейде, в солнечном мареве стоял на якоре океанский лайнер со славным именем «Народный комиссар».

Горны пропели начало. На трибунах вмиг стихло.

Ведущий объявил, что приехали артисты, и звонче конницы промчались по рядам аплодисменты.

К роялю шел пианист. Концы его черного фрака развевались, как крылья. И так как ни сами ребята, ни их отцы никогда не носили фраков, кое-кто фыркнул. Пианист сел на круглую табуретку. На ней сто раз крутились мальчишки и девчонки, и никогда ничего не случалось. А сейчас случилось. Он протянул руки и белая клавиатура вскипела под его пальцами, как морская пена, как буря, как шторм, и рояль стал рассказывать, стонать, хохотать, биться многотонными волнами о скалы; и вдруг, притихнув, разостлал штилевые белые дороги; и опять были грозы, и штормы, и стоны чаек, они кричали о помощи, о беде, и кто-то плакал в одиночестве, и за кого-то было страшно. А рояль стоял неподвижно на своих черных ногах, пианист склонялся ухом к клавишам. Летящими пальцами он доставал из их глубины то, что ему одному было слышно в реве бури: нежный человеческий голос. Он оказывался сильнее и бури, и страха, и гибели, он звенел и ликовал, и всем, кто слушал, делалось легко и радостно, и дышалось вольно.

Это было похоже на волшебство. Да, это было волшебство искусства. Его творил тут у всех на виду обыкновенный растрепанный человек, его худые, большие руки.

Многие ребята не сразу пришли в себя после того, что он сделал с роялем и с ними самими.

Потом балерина в прозрачном облачке туники летала над ареной, чуть касаясь настила розовым башмачком. И все девчонки на трибунах почувствовали себя воланами от бадминтона и едва не оторвались от скамей, летая за нею вслед.

А на чинаре сидел черный дрозд. Он отчаянно состязался. Свистел, рассыпал трели, в его черном горлышке бился и трепетал хрустальный бубенец, и сто разноголосых свистулек умещались в его раскрытом желтом клюве.

Музыка, музыка, музыка правила всем миром.

Ведущий объявил, что последним номером программы выступит знаменитый чтец Ипполит Васильевич Полудин в композиции «Дон Кихот»!

И он вышел на арену. В доспехах.

Грудь его облегали латы. Блестели кожаные наколенники. Все было: и торчащий воротник вокруг шеи, и меч в ножнах, и копье за спиной. На голове красовался шлем, в руках он нес щит.

Он прошел по арене величавым шагом, по-орлиному оглядывая зрителей на трибунах. Узкая борода клином была вызывающе вздернута вверх. Он положил руку на бок рояля, и рояль стал конем Росинантом, не таким, как в книге, а сказочно — прекрасным, крылатым и сильным. Величественным жестом артист протянул руку, но всего лишь подкрутил микрофон на нужной для себя высоте. Он дважды кашлянул странным образом: «Тн… Тн…» Всем показалось, что он сейчас запоет. Но он не запел. Он заговорил глубоким, проникновенным голосом: