Ханна Йохансен - Я всего лишь кошка

Но не будем об этом. Это в прошлом. К семье сначала надо привыкнуть. Но спустя какое-то время я решила, что это и будет моя семья. Надо сказать, такое решение вовсе не само собой разумеющееся. Ведь можно просто развернуться и уйти.

Не раз я была близка к тому, чтобы сказать: «Прощайте!» — и сделать шаг в самостоятельную жизнь. Но всякий раз находилось что-то, что пересиливало желание уйти. Что это было? Привычка? Привязанность? Верность? Давайте лучше не будем пытаться понять, а просто скажем: я люблю свою семью. Однако для меня это означает не то, что у других: хотя у меня есть семья и я её люблю, ощущаю я себя абсолютно свободной. Это прекрасное чувство. Я позволяю своей семье делать то, что им кажется необходимым, а они позволяют то же самое мне.

Моя семья — это мама, папа и двое старших. Стало быть, четыре человека, и у каждого свой характер и свои мелкие недостатки. Когда я говорю, что люблю их, то имею в виду, что они не всегда представляли собой то, чего мне бы хотелось, но в общем и целом были вполне ничего — к тому же все они меня любили. По мне, так можно было бы на том и остановиться… Но как это всегда бывает с семьями, внезапно что-то случается, а если что-то случается, можно с уверенностью сказать: ничего хорошего не жди. Случилось это совершенно неожиданно, как гром среди ясного неба. В одно прекрасное утро в семье появился младенец. Мама куда-то уехала, а когда вернулась, привезла его с собой. Без сомнения, это был человек — но что это был за человек! Совершенно отвратительный и беспомощный… Поскольку он был не в состоянии даже двигаться, то за целый день не мог найти себе подходящего занятия (про ночи я вообще молчу). Кто хоть раз сталкивался с младенцем, тот знает, на что они способны: только на то, чтобы исторгать громкие крики, и ни на что больше.

Такое событие — серьёзное испытание для любой семьи. С того момента всё пошло кувырком. Кормить вовремя перестали, чего раньше никогда не бывало. Мне приходилось то и дело сновать у них под ногами, что бы они обо мне не забыли. Некоторые двери, раньше всегда стоявшие открытыми, теперь оказались закрыты наглухо, а по квартире разносились незнакомые крики.

Голоса других людей, стоило им приблизиться к младенцу, тоже менялись — кто их знает почему. Честно говоря, и подходить-то не хотелось — скорее хотелось бежать куда подальше. Обычно мне нравятся голоса папы, мама и старших. Кстати, у каждого из них не один голос, а много, и зависит это от того, с кем они говорят и о чём. Для каждого члена семьи у них есть свой голос, а ещё — множество других голосов, которыми они говорят с телефоном. Забавно, что мама иногда и с телефоном говорит таким голосом, будто разговаривает с папой. Людей можно различать по их голосам — ну и, разумеется, по словам тоже. Когда они чего-то от меня хотят, то рано или поздно говорят: «Ильзебилль!» Это, так сказать, специальное слово для меня. Но на самом деле слова вовсе и не нужны — я бы и так поняла, что речь обо мне. Я слышу это по интонации. Честно говоря, по интонации мне сразу ясно и то, о чём мне хотят сказать. Я не такая уж глупая, чтобы дожидаться, пока это облекут в слова или тем более объяснят поподробнее.

В этом мы с младенцем были похожи. Но и только в этом. Он не пользовался словами и реагировал на интонацию — да и сам общался так же. Но вот только что это были за интонации! Что за звуки он издавал! Пищал, визжал и урчал. Хныкал, ныл и вопил. Пукал и квакал. И не то чтобы он просто издал звук — и замолчал. Нет! Стоило ему начать, как его уже было не утихомирить. Мама тут же бросалась к нему и не отходила ни на шаг, папа хватался за голову, а старшие принимались ходить на цыпочках.

В общем, одно несчастье, да и только! Почему бы, спрашивала я себя, им не указать новоявленному члену семьи на дверь? Разве это не было бы разумно? Но нет, напротив, они решили пойти на попятную, и вся их жизнь с тех пор вращалась лишь вокруг этого вопящего существа. У меня не было слов. И более того: с мамой стало твориться что-то не то. Вот представьте: самым нежным своим голосом, которым она до этого говорила только со мной и который я про себя считала «своим», мама теперь ворковала лишь с этим ворчуном. А для меня, для Ильзебилль, у неё завелись совершенно другие интонации, звучавшие не просто незнакомо, а очень даже обидно! Не думала ли она всерьёз, что кошка, ещё сохранившая остатки самоуважения, может посягнуть на такое бесформенное и бездумное создание, как этот младенец? Смешно! Я же говорю: с мамой стало твориться что-то не то…