Валерий Попов - Похождения двух горемык

Потом мы увидели на горизонте высокие, до самого неба, изогнутые столбы дыма, расходящиеся на высоте, превращающиеся в дымку.

— Приозерск! — радостно сказал Никита.

Спокойно, под жарким солнцем мы шли к этим дымам.

Один из них сделался ближе, остальные словно отошли, рассеялись.

...Дым был какой-то странный, не похожий на фабричный. И слишком уж высоко тонким перекрученным стволом он уходил вверх... Скорее это походило на тучу, которая вдруг решила соединиться перемычкой с землей. Мы подошли ближе: точно — высокая страшная туча, соединенная с землей перемычкой, в которой что-то непрерывно двигалось.

— Похоже на ви-хырь! — задумчиво проговорил Никита — Вихырь!

Мы подходили ближе. Вокруг становилось как-то сумрачно. Солнце, находящееся почти в зените, светило как сквозь закопченное стекло.

— Крепи все по-штормовому, — бросил Никита.

Я съехал по трапу вниз, все убрал в запирающиеся шкафы, со стола все убрал, завинтил винты на иллюминаторах. Страх мешался в душе с ликованием.

Быстро все закрепив, я выскочил наверх. Мы шли уже в сплошном мраке. Пахло почему-то горелым.

— Отставить крепить, — глянув в мою сторону, сказал Никита. — Лес горит.

Теперь было ясно (вернее, неясно) видно, что самый густой и высокий дым поднимается с острова, оказавшегося слева.

Никита свернул прямо к острову. Огня еще не было видно — один дым.

— Принеси мою брезентовую робу, — сказал Никита.

— Что?

— Робу, брезентовую!!! — тараща глаза, заорал Никита.

Преодолевая обиду, я достал из-под дивана новую, твердую, светло-зеленую робу. И вынес ему наверх. Придерживая рукой штурвал, Никита стал переодеваться.

Потом я вынес наверх нашу кастрюльку, привязал к ручкам веревки — для завязывания под подбородком. Никита, посмотрев на это сооружение, серьезно кивнул и надел на голову.

— Так... Лопату, топор.

Я быстро вынес.

— Облей меня, — быстро сказал Никита.

— Что?

— Облей! — заорал он.

Я взял наше помойное ведро, вытряхнул из него весь мусор, зачерпнул воду и вылил на Никиту.

Не отводя глаз от острова, он кивнул.

— К штурвалу, — тихо сказал он.

— Что?..

— К штурвалу!!

Я встал к штурвалу, Никита быстро перешел на нос, держа лопату и топор, готовясь к десанту.

Вдруг сверху — прямо над нашими головами — раздался оглушительный треск. Мы невольно присели, потом подняли головы. Низко над нами пролетел гидросамолет, по нашим лицам прошла его тень.

Потом мы увидели длинный ярко-красный железный катер, на рубке которого было написано «Прометей». С носа его и кормы две водяные пушки водили водяной струей по горящему лесу.

Вдруг из трюма выскочил человек, наставляя на нас ружье.

— Убирайтесь!.. Живо!.. — закричал он.

Мы уже готовились швартоваться к их борту, и крик этот нас совершенно подкосил. Я даже в дыму заметил, как Никита побледнел.

— Ну, стреляй! Стреляй! — заорал он.

Вдруг пушка на корме развернулась и ударила струей прямо в него. Никита захлебнулся яростью и водой.

Потом он стал трясти топором, но мы уже проходили мимо.

Несколько человек, оказавшихся на палубе «Прометея», хохотали.

Никита стянул с себя мокрую робу, швырнул в рубку лопату и топор.

Мы обходили остров.

С этой стороны огня не было.

Мы обиженно молчали.

— Странное название для пожарного катера — «Прометей»! — сказал я.

— Точно! — обрадовался Никита.

Заставив нас снова пригнуться, гидросамолет низко прошел над нами, и вдруг рядом с бортом что-то плюхнулось.

— Каблограмма! — взволнованно закричал Никита.

Он вытащил подсачником — это была всего лишь пустая бутылка.

Никита тряс кулаком вслед гидросамолету.

— Разгильдяи, — бормотал Никита, — спохватились, когда до неба уже дым.

Мы шли дальше. Дым позади нас, на горизонте, словно осел, съежился.

— Где же Приозерск? — недоуменно спросил Никита.

Мы плыли еще час, потом — еще час, и ничего не было.

Мы уже не знали, где плывем, и вдруг, подняв головы от приборов, увидели впереди длинные, в горячем мареве острова, словно мы оказались вдруг в Полинезии! Два колючих острова слева, и длинная, ровная, лилового гранита, освещенная солнцем стена третьего острова на горизонте.

По вечерней, неподвижной воде мы вплыли в узкую шхеру, встали у высокой гранитной стены, зацепившись за росший на этой стене кустарник, и сразу уснули.