Сергей Вольф - Ищи себя, Громов

— Я выучил то, что задавали, — сказал я. — Мне ведь приносили задания домой. Я знаю.

— Молодец, — сказала она. — Но всё-таки ты болел. Мало ли что. Лучше уж про Сибирь. Иди.

Я вышел к доске, взял указку и стал к карте боком, глядя в окно.

— Ну, — сказала она.

— Сибирь большая, — сказал я. Противно, наверное, было слушать мой голос. — Я, конечно, мало что про неё знаю, я могу рассказать только про тот городок, где я жил.

— Сибирь огромная, — согласилась она. — У нас ещё будет время изучить её всю, но ты расскажи про свой городок. Это правильно.

В классе было очень тихо. Я слышал, как в этой тишине жуёт ириску Кудя. Я подошёл к карте и долго (я так и не понял, внимательно или невнимательно) искал свой городок.

— Вот он. Здесь, — сказал я и ткнул указкой в карту. — Вот тут.

Она подошла ко мне и посмотрела, куда я ткнул.

— Здесь ничего нет, — сказала она, но я хорошо помню, что в классе было так же тихо, никто не смеялся.

— Конечно нет, — сказал я. — И быть не может. Это очень маленький городок. Но он здесь, в радиусе двух сантиметров.

— А, понимаю, — сказала она. — Покажи, пожалуйста, ребятам этот радиус.

Она отошла в сторону, я тоже и поводил указкой несколько раз по карте.

— Когда-нибудь, — сказал я, — этот городок тоже будет на карте, потому что он растёт.

— Разумеется, — сказала она.

— В этом маленьком городке, — продолжал я, — есть химический завод, один, и там развивается химическая промышленность.

У меня уши вяли от собственных слов.

— Кругом там тайга, а зимой морозы, но летом бывает очень жарко.

— Климат понятен, — сказала она. — Климат там континентальный.

— Он континентальный, — продолжал я. — И там ещё у нас есть река, вернее, речка, называется она — Устинка. Там есть плотва, окунь и хариус, мы их ловим, есть ещё таймень, крупная такая рыба.

— Расскажи, пожалуйста, про неё ребятам. Про эту рыбу.

— Ну, сам я её не ловил, она очень крупная, но я её видел.

— А население?

— Что население?

— Расскажи про население. Кто там живёт?

— Ну… Там ведь завод, химический, я говорил, он очень большой и всё население на нём работает, а дети учатся. Есть ещё автобаза и кинотеатр. Ещё у нас много кедров, и мы лазаем на них за орехами, очень высоко, и в магазине орехи продаются тоже.

— А сельское хозяйство?

— Я не знаю, — сказал я. — У нас там нет сельского хозяйства.

— Как же так?

— Не знаю. Нет. Овощи и фрукты нам привозят. И хлеб.

— Ну вот видишь, значит, где-то недалеко всё же есть сельское хозяйство.

— Не знаю, — сказал я. — Далеко оно или нет, я точно не знаю.

— Ну всё, достаточно, — сказала она. — Молодец. Садись. Пять.

Я пошёл на место совершенно обалдевший от всего этого. Да за что «пять»? Что я такое на «пять» рассказал? Да и можно ли ставить «пять», если я рассказывал только про то, что я и так знаю, а вовсе не учил, к тому же — отвратительно рассказывал, сам не знаю почему.

И вдруг она говорит (я даже обомлел):

— Я надеюсь, вы все внимательно слушали ответ вашего товарища. Не так ли? Кто хочет повторить? Никто? Тогда, пожалуйста, Макаров.

Тишина была в классе, как в пустом подвале.

— Я не буду, — сказал Бома.

Я слышал, не оборачиваясь, грохот крышки его парты. Он встал.

— Вот новости, — сказала она. — Почему?

— Я не слушал ответ.

— А почему?

— Не слушал, и всё.

— Так почему? Тебе безразличен ответ твоего товарища?

А он говорит басом в полной тишине:

— Не хотел и не слушал!

— Тогда я вынуждена буду поставить тебе два.

— Ставьте! — сказал Бома.

— Разумеется, — сказала она, разыскивая его фамилию в журнале.

— Сколько хотите двоек, столько и ставьте, — сказал Бома.

— Не надо ему… двойку! — почти выкрикнул я. Противно мне было, что это из-за меня, — дальше некуда.

— Эт-то ещё что такое?! — спросила она.

— Я плохо отвечал, — сказал я.

— То есть?! Я же поставила тебе пять.

— И зря, — сказал я.

— Ты, Громов, садись, не вмешивайся, — сказала она. — Я сама разберусь.

Бома захохотал.

В классе было тихо.

— Перестань, Макаров, — сказала она. — Садись. Два.

Прошло три дня, или пять, или чуть больше — не помню, и всё оставалось по-прежнему. Бома, самое главное, ко мне не приставал, и я, само собой, тоже его не трогал. Он ходил злой как чёрт, и все, кажется, боялись его из-за этого больше прежнего, а может, и так же, потому что в классе был я, и поэтому ко мне многие приставали сверх всяких моих сил.

Понемногу я присматривался к классу, вернее, не присматривался, а узнавал людей, — всё-таки время шло, и хочешь не хочешь, а я стал запоминать кто есть кто.