Михаил Жестев - Лето без каникул

— Есть заглянуть в кино на часок.

— Да не в кино, а к тетке.

— Иван Трофимович, ведь вам все равно.

— Твоей тетке не все равно.

— Ничего. Она достаточно осведомлена, что ее племянник жив и здоров. Я же у нее был вчера.

— Ладно, один сеанс разрешаю — дневной, конечно. Возвращение не позже шестнадцати ноль-ноль. А в помощь для погрузки возьмешь Рюмахина. Вот и доверенность. Собственно, это чистый бланк с подписью и печатью. Сам заполнишь.

— А почему я должен?

— Неизвестно, где комбикорма. В субботу они были на станции, но их могли переслать на склад заготконторы или в межрайонную базу. Понятно?

— Все будет сделано.

— Бери Рюмахина — и в гараж.

Когда Игнашов с Рюмахиным ушли, у крыльца правления появился заведующий птицефермой Еремей Еремеевич, или, как его в шутку звали в Больших Пустошах, Еремей Курицын.

— Где Богданова?

— Я здесь, — тихо ответила Нина.

— Ты зачем от цыплятника ключи унесла? Кто тебе разрешил?

— Я сама взяла.

— Сама? Ты что из себя понимаешь? И как я должен тебя понимать? — рассвирепел Еремей Еремеевич. — Положи ключи!

— Я ключи вам не отдам, — сказала Нина еще тише, но с таким упрямством в голосе, что Игорь даже удивился: да Нинка ли так разговаривает? А Богданова твердила свое: — Ключи не дам.

Еремей Еремеевич слыл в колхозе человеком солидным, хозяйственным и у многих даже пользовался уважением, тем более, что всей своей осанистой с брюшком фигурой, лысинкой на макушке, медлительной походкой он как бы подтверждал свое право на авторитет. И вдруг какая-то там девчонка отказывается выдать ему, заведующему фермой, ключи от цыплятника. Черт знает что! В другом месте, да с глазу на глаз, он бы эти ключи из нее мигом вытряхнул. Э, да тут и сам Иван Трофимович! И Еремей бросился к нему:

— Не буду больше работать! Снимайте! Ежели каждой девчонке позволено мной помыкать, так лучше при доме сидеть да на огороде копаться. Как-нибудь проживу…

— Постой, постой, Еремей Еремеевич! Мы сейчас все выясним. Нина, — позвал Русаков. — Ты почему не отдаешь заведующему ключи?

— Сказала не отдам — и не отдам.

— Но почему?

— Идемте в цыплятник, сами увидите.

— Будем так чикаться да уговаривать, толку мало будет! — снова крикнул Еремей. — И еще скажу, Иван Трофимович, ежели я сейчас ключей не получу, с себя всякую ответственность за цыплятник снимаю.

— Постой, — остановил его Русаков. — Не горячись, Еремей Еремеевич. Ключи от тебя никуда не уйдут. Только раз такое дело вышло, то надо бы от комсомола представителя взять. Пошли, Игорь!

Игорь совсем не был расположен разбирать конфликт между Ниной и Еремеевым, но все же пришлось подчиниться Русакову, и он пошел вместе с ним в цыплятник. По дороге Еремеев продолжал жаловаться:

— Взяла ключи! Ей, выходит, вера, а мне нет? И пусть! Пусть становится заместо меня.

У дверей цыплятника Нина подала Русакову ключи. Русаков открыл дверь и первый перешагнул за порог. За ним вошли Нина, Игорь, позади — Еремеев. Русаков оглядел молодок — кипенно-белых, с красными гребешками — и повернулся к Богдановой:

— Так что же все-таки случилось?

— Да она сама не ведает, — ответил за Нину Еремеев.

Нина спросила Русакова:

— Сколько Еремеев сдает яиц с фермы?

— А какое это имеет отношение к цыплятнику?

— Нет, вы скажите, сколько ферма сдала яиц вчера, позавчера?

— Хорошо, — согласился Иван Трофимович. — Две тысячи сто пятьдесят. И что из этого следует?

— То, что Еремеев недодавал по меньшей мере по четыреста штук ежедневно.

— Не иначе, как она их снесла, — сказал Еремеев. — В уме ты, девка?

— Действительно, Нина, почему ты так решила?

— Потому что из двух тысяч цыплят четыреста уже несутся.

— Постой, постой, — остановил ее Русаков. — Цыплята несутся? Да им всего четыре месяца.

— Это белая русская порода. У нас в школе такие были. И так же их кормили. И в четыре месяца многие уже начали нестись.

— Ты уверена в этом?

— Да что вы ее слушаете! Цыплята несутся! Кур не смеши. Не дай бог, в районе узнают — проходу не будет.

— Постой, Еремей Еремеевич, — сказал Русаков, — так ты уверена, Нина?

— А вы их спросите, — сказала Нина, показывая на своих молодок. — Вот прислушайтесь, Иван Трофимович. Слышите: ко-ко-ко! Одна, две, три, эта четвертая, это пятая. Неужели вы не слышите?

— Слышать-то слышу…

— Да это каждая с гордостью говорит, что она снесет яйцо. Конечно, это плохо, что так рано начали нестись. Но это факт. Ясно?