Михаил Жестев - Лето без каникул

Они миновали лес и выехали боковой просекой к пашне. Володька Рюмахин крикнул, чтобы его услышал председатель колхоза:

— Иван Трофимович, а это поле никак кукурузное?!

— Точно! Пятой бригады!

— Выходит, опять кукуруза?

— Выходит не выходит, а скажи, кукуруза плохая? — спросил Русаков.

— Хорошая кукуруза, — согласился Рюмахин. — Но если говорить по правде…

— А если говорить по правде — людей заставлять, то и рожь не уродится, а ежели доверять их разумению, и кукуруза вырастет.

Бесконечная череда угодий перемежалась с деревнями. Деревни были невелики и казались еще меньше оттого, что в голове у них высились, как бы ведя за собой, то силосные башни, то животноводческие фермы, то механизированные тока. И теперь уже молча, наедине со своими мыслями, Русаков продолжал свой разговор с ребятами. «Все, что вы видите, — все это ваше! Да, да, ваше! Поймите, какие вы стали богатые. И всего-то за один день. Ну вот представьте себе: перед нами дорога, и вдруг на дороге сто рублей! Вот бы обрадовались. Шутка сказать — сто рублей! Но ведь то, что вы видите сейчас, стоит знаете сколько? Миллионы. И никто не просит: «Стой, машина! Надо сойти, пощупать этот миллион». Ну хотя бы вон ту маленькую травинку — клеверный трехлистник. Она тоже их богатство. Копейка, без которой нет миллиона».

Они въехали в чащу орешника. Русаков снова достал свою записную книжечку.

— Таня Орешина, найдешь отсюда болотный выгон? Иди этой тропкой и сразу же за канавой увидишь отгонный лагерь. Встанешь на приемку молока. Подучишься — перейдешь на центральный пункт.

Таня спрыгнула на землю и, помахав рукой, исчезла в зарослях ивняка. Надо было ехать дальше. Но от реки потянуло дымом, и, вместо того, чтобы ехать прямо, Русаков приказал шоферу свернуть с дороги и взять налево — к пологому песчаному берегу.

На берегу у костра сидели рыбаки. Увидев в машине председателя, они засуетились и наперебой стали приглашать его откушать уху. Васька Про́цент услужливо освободил местечко у костра.

— Через минуточек пятнадцать уха готова будет, товарищ председатель. А погляди, как варится. Рыбка к рыбке — и вся стоймя на хвосте. Ни одна не разварится, и каждая пропитается. Не побрезгуй! Как-никак, мы свои, родня, как-никак…

— Родня, только какая?

— Чужая? — переспросил другой рыбак, в соломенной шляпе. — Думаешь, эти выручат? — и он повел плечом в сторону машины. — Не выручат.

— Там видно будет. Только ежели вы родня не чужая, так почему же в такую пору не в поле, а рыбку ловите?

— Мы рабочий класс.

— Да на ногах еще позем у вас.

— Иль нам отдохнуть нельзя?

— Отдыхайте. Ныне в деревне дачников приезжих да местного рабочего класса больше, чем мужиков. Каждый норовит отдохнуть и у колхоза чем-нибудь попользоваться. — И, обращаясь к Ваське Про́центу, спросил: — Ты вчера меня искал?

— Заявление приносил. Обидели вы мою мамашу. Сдворок пятнадцать соток оставили.

— Значит, колхоз обязан?

— Как же!

— А ты матери не обязан? Так почему же колхоз должен ей все тридцать соток дать, а от тебя она не видит и копейки? Еще сам с ее огорода тянешь. Вот как, Василий!

— Ну, раз не хотите откушать, тогда счастливого пути.

— Ловить — не переловить! — ответил Русаков. — Но только удочками. — И, неожиданно для рыбаков, вытащил спрятанный в кустах невод.

— Все-таки рыбка государственная. Ловить — лови, а всю не вылавливай. Придется невод отобрать у вас.

Васька Про́цент рванулся к Русакову, но вовремя и благоразумно учел, что председатель, пожалуй, его сильнее, и крикнул своим дружкам:

— Да что же мы смотрим?

Но рыбаков опередили ребята. Они единым махом спрыгнули на землю и встали между председателем и браконьерами. Мальчишки — мальчишками, а мускулистые, натренированные лыжами, гантелями, боксом. С ними лучше не связываться. А Русаков, передав невод ребятам, повернулся к Про́центу и сказал на прощание:

— Теперь видишь, где тут свои, а где чужие?

Всю дорогу от Больших Пустошей и до речной отмели, где едва не произошло столкновение между Русаковым и браконьерами, Игорь даже не вспомнил о том, что его мучило и наполняло тревогой все эти последние дни. И все-таки где-то внутри его продолжало жить чувство какой-то вины перед ребятами. «Не сказал им, почему пошел работать в колхоз? Не сказал. Обманул? Обманул! Они тебя считают инициатором, выбрали вожаком, а какой ты инициатор и вожак?»