Лидия Либединская - Воробьевы горы

– Наверное, они не замечают весны, – ответил Саша, сразу поняв, о ком говорит Ник. – Я все думаю о Рылееве… – Он пишет стихи, может, ему немного легче, чем другим.

Ник согласно кивнул головой.

– Да, когда можешь вылить в стихах горе и радость, на сердце становится так легко!

– А вы почитаете мне когда-нибудь ваши стихи? – просительно сказал Саша.

– Непременно. Но сейчас я пишу плохие стихи, мне не хочется их никому показывать….

– Даже мне?

– Даже вам.

– Сенатор говорит, что Рылеева водят на допрос с завязанными глазами. Почему они так боятся его?

Ник улыбнулся.

Он прочел это спокойно, нараспев, наслаждаясь музыкой стиха, самым звучанием слов. Читал, казалось, не следя за смыслом. Но, может быть, именно поэтому стихи получали в чтении Ника особенную выразительность, которой не мог добиться Саша своим энергичным и резким чтением.

– Вот потому и боятся… – добавил он негромко.

Саша с благодарностью поглядел на Ника. «Все понимает!» Он хотел ему сказать об этом, но в это время серый полосатый кот выскочил из подворотни – за ним гналась собака. Ее заливистый отчаянный лай заглушил Сашины слова.

– Вы что-то сказали мне? – спросил Ник.

– Нет, нет, – возразил Саша, стесняясь – своего порыва. – Я все думаю: неужели их казнят?

– Тетушка Челищева сказывала, что Рылеев на допросах одно твердит: «Я погубил их, я один заслуживаю казни… Пусть все кончится моею казнью, а других возвратите семействам…»

– Когда за ним пришли, он спокойно ждал, был одет, только бледный очень… – волнуясь, подхватил Саша. – Иван Евдокимович рассказывал, что им сначала обещали полное прощение, а теперь стращают пытками.

– Видно, прав был Пестель, когда сказал на допросе: «Мы хотели очистить дом!» – ответил Ник.

Мальчики ускорили шаги.

– Государь сказал Каховскому, что он только и мечтает устранить в государстве все неполадки, что он сам – первый гражданин отечества, – задумчиво продолжил он. – Неужели после таких слов возможна казнь?

Послышались протяжные, заунывные звуки шарманки, и мальчики остановились возле раскрытой калитки. Старенький рыжий шарманщик крутил ручку пестрого ящика, на котором наклеены были розовые личики ангелов с белыми крылышками. В ящике – множество пакетиков, туго свернутых из газетной бумаги.

Дворовые девушки, застенчиво краснея и подбирая подолы набойчатых платьев, теснились вокруг шарманщика.

– А ну, красавицы, попытайте счастья! – хриплым пропитым голосом возгласил шарманщик.

Цепко обхватив сухими лапками скрюченный палец хозяина сидел зеленый попугай. Он смотрел на всех круглым подозрительным глазом и вдруг вскрикнул картаво и отчаянно:

– Попка дурак!

– Ну-ка, попочка, погадай красавице! – громко сказал шарманщик, принимая из рук девушки желтую полушку.

Попугай важно шарил клювом среди пакетиков и наконец выбрал один. Он держал пакетик в клюве, и его желтый глаз смотрел на всех победительно: вот, мол, что я могу!

На соседнем дворе раздался дружный взрыв хохота. Ник и Саша поспешили туда.

Посредине двора, на длинной и тяжелой цепи, которую держал в руках чернявый цыган, показывал фокусы большой коричневый медведь. Как он старался!

– А ну, мишенька! Покажи, как пьяная барыня валяется!

Медведь ложился на спину и, раскинув лапы, катался из стороны в сторону, потом поднимался и, пошатываясь, брел вперед и назад, вперед и назад….

– А как мишенька мед ворует?

Снова медведь поднимался на задние лапы и старательно махал передними, словно очищал улей. Сладко посасывал лапу и вдруг как ужаленный начинал отгонять воображаемых пчел.

Зрители покатывались от хохота. Но глаза у медведя были маленькие и грустные, розовый влажный язык свесился набок, дыхание стало тяжелым и прерывистым.

Яблоки, булки, пятаки полетели в шапку цыгана. Цыган раскланивался, скаля в улыбке крупные белые зубы.

Саша и Ник с удовольствием глядели на это нехитрое уличное представление, но Карл Иванович считал, что надо находиться в движении, и потому торопил их идти дальше…

…Мальчики стояли на Дорогомиловском мосту, глядя вниз на медленно струящуюся реку. Высокие зеленые берега пестрели желтыми цветами. К самой воде подскакал стреноженный конь и, вкусно фыркая, стал мягкими теплыми губами пить речную воду. По мосту прогрохотала телега, нагруженная рогожными мешками. Снова все смолкло, налетел ветер, поднял с земли бумажки, клочки сена, пыль.