Лидия Чарская: Истории для девочек

Когда я становилась рассудительнее, меня все больше поражала печаль ее прекрасных глаз и тоскливых напевов.

Как-то раз, лежа в своей постельке с закрытыми от подступившей дремоты глазками, я невольно услышала разговор мамы с отцом.

Она смотрела вдаль, на вьющуюся, будто черная змея, тропинку, убегающую в горы, и тоскливо шептала:

– Нет, сердце мое, не утешай меня, он не приедет!

– Успокойся, моя дорогая, он опоздал сегодня, но он будет у нас, непременно будет, – успокаивал ее отец.

– Нет, нет, Георгий, не утешай меня… Мулла [3]его не пустит…

Я поняла, что мои родители говорили о деде Хаджи-Магомете, не желавшем простить свою христианку дочь.

Иногда дед приезжал к нам. Он появлялся всегда внезапно со стороны гор, худой и выносливый, на своем крепком, коне, проведя несколько суток в седле и нисколько не утомляясь длинной дорогой.

Лишь только высокая фигура всадника показывалась вдали, моя мать, оповещенная прислугой, сбегала с кровли, где мы проводили большую часть нашего времени (привычка, занесенная ею из родительского дома), и спешила встретить его за оградой сада, чтобы, по восточному обычаю, поддержать ему стремя, пока он сходил с коня.

Наш денщик, старый грузин Михако, принимал лошадь, а старик Магомет, едва кивнув головой моей матери, брал меня на руки и нес в дом.

Меня дедушка любил исключительно. Я его тоже, и, несмотря на его суровый вид, я ничуть его не боялась…

Только поздоровавшись с моим отцом, он усаживался с ногами, по восточному обычаю, на пестрой тахте, я вскакивала к нему на колени и, смеясь, рылась в карманах его бешмета [4], где всегда находились для меня разные вкусные лакомства, привезенные из аула [5]. А в карманах были: засахаренный миндаль, кишмиш [6]и медовые лепешки, приготовленные Бэллой – младшей сестренкой моей матери.

– Кушай, джаным, кушай, моя горная ласточка, – говорил он, приглаживая рукой мои черные кудри.

И я наедалась досыта этих легких и вкусных лакомств.

Потом, покончив с ними и все еще не сходя с колен деда, я внимательно прислушивалась к тому, что он говорил с моим отцом. А говорил он много и долго… Говорил все об одном: о том, как упрекает и стыдит его при каждой встрече старик мулла за то, что он отдал свою дочь урусу [7], что допустил ее отречься от веры Аллаха [8]и спокойно пережил ее поступок. Отец, слушая, крутил только свой длинный черный ус да хмурил тонкие брови.

– Слушай, кунак [9]Магомет, – вырвалось у него в одну из таких бесед, – тебе нечего беспокоиться за дочь: она счастлива, ей хорошо, наша вера стала ей родной. Да и поправить сделанного нельзя… Не беспокой даром мою княгиню. Видит Бог, она не переставала быть тебе покорной. Передай это мулле, и пусть он меньше заботится о нас да усерднее молится Аллаху.

Боже мой, как вспыхнуло от этих слов лицо деда!.. Он вскочил с тахты… Глаза его метали молнии… Он поднял загоревшийся взор на отца и заговорил быстро и грозно, мешая русские, татарские и грузинские слова:

– Кунак Георгий… ты урус, ты христианин и не поймешь ни нашей веры, ни нашего Аллаха и его пророка… Ты взял жену из нашего аула, не спросясь желания ее отца… Аллах наказывает детей за непокорность родителям… Марием знала это и все же пренебрегла верою отцов и стала твоею женою… Мулла прав, не давая ей своего благословения… Аллах вещает его устами, и люди должны внимать воле Аллаха…

Он говорил долго, не подозревая, что каждое слово прочно западает в головку прижавшейся в уголок тахты маленькой девочки.

А моя бедная деда слушала сурового старика, дрожа всем телом и бросая на моего отца умоляющие взоры. Он не вынес этого немого укора, крепко обнял ее и вышел из дому… Через несколько минут он скакал по тропинке в горы. Я смотрела на удаляющуюся фигуру отца, на стройный силуэт коня и всадника, и вдруг точно что-то толкнуло меня к Хаджи-Магомету.

– Деда! – неожиданно прозвучал среди наступившей тишины мой детский звонкий голос. – Ты злой, деда, я не буду любить тебя, если ты не простишь маму и будешь обижать папу. Возьми назад твои сладости; я не хочу их брать от тебя, если ты не будешь таким же добрым, как папа!

И, недолго думая, я вывернула карманы, куда набрала привезенные дедом лакомства.

– Кто учит ребенка непочтению к старости? – загремел на весь дом голос Хаджи-Магомета.

– Никто не учит меня, деда! – смело крикнула я. – Моя мама, хоть не молится на восток, как ты и Бэлла, но она любит вас, и аул твой она любит, и горы, и скучает без тебя, и молится Богу, когда ты долго не едешь, и ждет тебя на кровле… Ах, деда, ты и не знаешь, как она тебя любит!