Борис Шустров - Красно солнышко

— И приезжал Миша? — дрогнувшим голосом спросил Венька.

— Утром и прикатил. В самую Победу. Савраскина оперировали восьмого, а он девятого приехал. Отдала я ему узелок, сказала, что умер «Красно солнышко». Да-а… Он губенки сжал, глаза аж посерели, но не заплакал. Нет. Взял узелок и пошел. Тяжеленький такой узелок был, гремело что-то в нем. Ордена да медали, поди. Солдат! Известное дело. Потом уж мне сказали, что родным приходился Савраскину этот самый Миша. — Агнюша вновь хитро посмотрела на мальчика. — И ты, видать, родственник, а?

— Фамилию Миши вы запомнили?

— Запамятовала, голуба душа, запамятовала. Говорил мне Савраскин, да я запамятовала. Столько лет прошло-прокатилось…

— Миша Башарин… — то ли спросил, то ли сказал утвердительно Венька.

— Вроде как Башарин.

Венька смотрел в угол комнаты, напряженно, мучительно размышляя. Он знал от своей матери, слышал от односельчан, что был у Версты сын, Мишка Башарин, утонул давно-давно, когда еще его, Веньки Захарова, не было на свете. Он даже припомнил могилу Мишки на деревенском кладбище, с большим крестом, на котором была прикреплена выцветшая фотография.

— Что с тобой, голуба душа? — встревоженно спросила бабка.

Венька пробормотал в ответ что-то нечленораздельное и вышел на улицу. Он шел по тихой зеленой улице, припоминал рассказ бабки Агнюши, и предчувствие какой-то неясной тайны внезапно охватило его.

А бабка Агнюша, вышедшая следом за Венькой, стояла у калитки, покачивала головой и повторяла:

— Родственник он «Красному солнышку». Так и есть родственник…

Автобус пришел в Студеную засветло, но в укромных местах, под большими вербами, под крутым берегом Стриги, в ивовых кустах было уже сумрачно и по-ночному припахивало прохладой. Венька вышел из автобуса, постоял немного и, подумав, свернул на песчаную дорогу, ведущую к сосновой рощице, местному кладбищу.

Значит, встречался Миша Башарин с фронтовым другом отца Петром Савраскиным. О чем они говорили? Узелок ему подарил Савраскин. С орденами и медалями. Где он, этот узелок? Где ордена и медали? Почему Верста ничего не знает об узелке? Если б знала, выложила сразу. Значит, Мишка скрывал свою встречу с Савраскиным? Для чего? Как он узнал, что Петр Васильевич лежит именно в Двинском госпитале? Какая тайна скрыта в Мишкином молчании? Множество вопросов возникало у Веньки, и ни на один из них он не находил ответа.

На кладбище было сумрачно. Устраиваясь на ночлег, черными тенями плавали в кронах сосен вороны и хрипло кричали. Венька нашел могилу Мишки, склонился над крестом и прочел: «Михаил Степанович Башарин. 1931–1945 гг.».

Надпись была выжжена и потому читалась ясно, но фотография, хотя и находилась под стеклом, пожелтела, поблекла. «Четырнадцать лет, — думал Венька, вглядываясь в размытые черты Мишкиного лица. — Утонул. И мне через год четырнадцать…» Видно, спугнул ворон коршун или ястреб, потому что они вдруг разом, с громкими криками взмыли в небо, закружились в вершинах сосен, и сразу стало темно. Венька торопливо зашагал прочь.

В деревне, проходя мимо избы Башариных, он увидел сидящую на завалинке тетку Настасью и приостановился.

— Говорят, тебе опять письмо пришло из Москвы? — спросила Верста.

— Пришло.

— И что пишут?

— Все то же.

— Я и говорю, — вздохнула Верста. — Разве найдешь? Их там, без вести-то, может, мильоны пропали. — Она глянула на мальчика. — Тебя мать искала. Где был-то?

— Так, — неопределенно ответил Венька. — По кладбищу проходил. Мишину могилку видел. Заросла, — осторожно добавил он.

— Давно не была.

— Мамка говорила, утонул он. Плавать не умел?

— Мишка-то? Что ты! Как рыба плавал! Заячий омут вдоль и поперек, а в нем, поди, не один десяток метров. Отчаянный был. Весь в отца. Конец августа, вода холодная, никто уж и не купался, а он… Такой отчаянный! Говоришь, заросла могилка?

— Заросла.

— Надо сходить.

— А с кем дружил Миша? — внезапно спросил Венька.

— С кем? — повторила тетка Настасья. — Да он со всеми в дружбе жил. Его все уважали. Работник был. А мамку твою, Анютку, так Мишкиной невестой и звали. Когда утонул Мишка, шибко плакала Анютка-то. — Настасья помолчала. — Значит, и о дружке Степановом ничего не известно?

— Погиб.

Веньке очень хотелось спросить Версту о белом узелке, об орденах и медалях, о Мишкиной поездке в город, но каким-то особым чутьем он понял, что нельзя ни о чем расспрашивать Настасью. Если уж Мишка, ее сын, ничего никому не сказал о Савраскине, о белом узелке, то он, Венька, тем более должен молчать. Венька попрощался и побежал к своему дому.