Борис Шустров - Красно солнышко

Хрустнула под ногой Веньки сухая ветка. Аржаков вскочил, увидел мальчика, растерянно ухмыльнулся.

— Вениамин, — делая шаг к мальчику, произнес он. — Захаров… Здравствуй, Вениамин…

Плеснулась в глазах Аржакова беспощадность. Венька метнулся в сторону к побежал. Замелькали перед ним кресты, стволы деревьев, кусты… «Стой!» — услышал он чей-то крик. Венька выбежал на берег речки и, не раздумывая, нырнул с обрыва в омут, долго плыл под водой, а когда, вынырнув, оглянулся, никого не увидел. Венька доплыл до другого берега, ступил на сушу и, как был, мокрый, помчался к деревне.

А Тимофей стоял недалеко от омута и смотрел, как к нему подходил Мирон Евсеич.

— Здорово, Тимофей Сергеич!

— Здравствуй, Мирон.

— В салочки с мальчишкой решил поиграть?

— Угадал.

— В твои-то годы… Не догнал?

— Да разве его догонишь? — с усилием улыбнулся Аржаков.

— Я тебе ору «стой», а ты бежишь. Куда? Зачем?

— Говорю — в салочки.

— Ну ладно, Тимофей Сергеич. Посмеялись — и хватит. Что это у тебя в руке-то? Ну-ка покажь. Покажь, покажь…

— Ты что?! — повысил голос Аржаков. — Занимайся своим делом! Ты что?!

— А я своим делом и занимаюсь, Тимофей Сергеич. Ты уж покажь.

Тимофей Сергеевич вдруг рассмеялся, поднял с земли несколько камней и, бросая их в воду, пошел к мосту. Мирон Евсеич пошел следом. Один из камней Аржаков швырнул почти на самую середину омута.

— Дядя Мирон! — закричала подбежавшая Галинка. — Он что-то белое выбросил!

— Вижу, — усмехнулся участковый. — Достанем. Мы не гордые. Правда, Галинка? Ныряй. А ты, Тимофей Сергеич, постой. Постой, говорю! — приказал он, видя, что Аржаков не останавливается. — Не торопись!

Подбежал Валька и, увидев плавающую в омуте Галинку, тоже нырнул в воду.

— Еду, смотрю — «Волга» голубая. Ну, думаю, никак, Тимоха приехал, — говорил Мирон Евсеич, закуривая. — Спрашиваю. Так и есть, Тимоха.

— Я тебе не Тимоха, — остановил милиционера Аржаков. — Ты что, арестовал меня? До свидания!

— Погодь, Тимофей Сергеич, погодь. Пока не арестовал, а там, как говорят, поглядим-посмотрим… Можно и по отчеству. Мы люди не гордые.

На поверхность омута всплыла мятая бумажка. Галинка подплыла, схватила — и быстро к мосту.

— Да-a, Тимофей Сергеич, — говорил участковый. — Всю войну в разведке. И понимаешь, иду к немцам и уж за версту чую офицерика. У меня нюх на это дело собачий. Редко рядового приволокешь. Все больше офицерье… Плыви, Галинка, плыви! Валька! Хватит нырять! Дело сделано!

Галинка подала мокрый бумажный комок участковому, ловко залезла на мост.

— А я помню, как ты с фронта пришел, — выпрямляя фотографию, вспомнил Мирон Евсеич. — В августе дело было. Где задержался-то?

— Задержали.

— Бывает… В августе дело было, — повторил он. — Ты что, Тимоха, в церкви делал? Какие грехи замаливал? А? — Мирон Евсеич распрямил фотографию. — Смотри ты! Фронтовик! Ты, случаем, с ним не знаком?

— Пойдем-ка, Мирон, тяпнем по стаканчику, — предложил Аржаков. — Я коньячок привез. Да не какой-нибудь, а армянский. Пять звездочек!

— Богато живешь. — Мирон Евсеич пригляделся к фотографии Савраскина, вытащил другую, сравнил. — Похожи. А, Тимоха?

Аржаков резко шагнул к участковому.

Мирон Евсеич заученным движением схватил Аржакова за руку, сжал, негромко посоветовал:

— Спокойно. Ведь сказал же — всю войну в разведке. И теперь, понимаешь, на посту. — И, суровея, меняясь в лице, приказал ему: — Идем!

А по берегу, со стороны деревни, бежали люди, и впереди всех мчался Венька Захаров.

Через несколько дней библиотекарь Сеня вывесил в клубе две увеличенные фотографии — Степана Ивановича Башарина и Михаила Башарина, отца и сына. Вывесил он их на стене, где находились портреты погибших. Пришла Настасья Башарина, долго смотрела на портреты, тихо плакала и вытирала слезы большим белым платком. Венька, Валька и Галинка видели Настасью через окно клуба. А когда Настасья вышла, они незаметно проводили ее до избы.

Был сентябрьский пасмурный день. Бежали по небу большие тучи, дул ветер, шевеля, выбивая из-под платка седые Настасьины волосы.