Евгений Морозов - Как росли мальчишки

Дядя Лёша Лялякин приметил, что пустующую бурятовскую зимовку кто-то по ночам топит. И вот её окружила милиция, а вместе с ней и мужики с нашей окраины — и уголовникам не дали уйти. Впрочем, трое сразу же сдались. Только Жорка отстреливался до последнего патрона из украденного у стрелка пистолета. И ранил Максимыча. И Жорку пришлось застрелить.

Дядю Ваню Заторова схоронили на нашем кладбище, рядом с дедом Бурятовым. За гробом несли венки и подушку с орденами. Три солдатские звезды Славы лучились на солнышке. Потом над свежей могилой дал салют взвод специально прибывших для этого солдат.

Схоронили на нашем кладбище и Жорку Нуянзина, только в самом конце, там, где растут лебеда и пырей и другая сорная трава.

И ещё событие: в эту же пору сошёл с ума Портянкин. Лесника отвезли в психлечебницу, и тётка Лукерья рассказывала, что приступы бешенства и тоски у него чередовались. В иные дни на Портянкина нападал страх — высохший, как кощей, он прятался за дверь и вопил: «Ой, ой, убьёт Жорка!» Но затем успокаивался — рвал на ровные прямоугольнички газеты, складывал их в пачки и, торопливо считая, радовался: «У меня — мильен!» Прятал газетные деньги за пазуху, а руки тряслись, и глаза жадно блестели…

Прошли годы…

Люди в нашем посёлке говорят, что мы выросли. Возможно, это и так — мы сдали последний экзамен на аттестат зрелости. Но в душе остались теми же мальчишками, и все трудности последних лет забылись.

Для нас с Колькой Грачом это были не просто школьные годы. Сначала мы пасли в летние месяцы стадо, а в пятнадцать устроились на завод. Работать пошёл и Павлуха Долговязый, только он бросил школу и затерялся где-то на улице.

А мы с Колькой учились.

Впрочем, если бы не Грач, я бы ни за что не осилил этих вечерних занятий. Было время, когда он меня чуть ли не за шиворот уводил в школу. И насмешливо шептал:

— Путешественник. Как же ты будешь неграмотным ходить по земле — заблудишься. К тому же надо знать, для чего ходить. Для чего жить. Не просто так себе хлеб есть и от тебя никакой пользы. Смешно так жить.

— Некоторые живут, — подзадорил я Кольку, отчего он попятился:

— Может, ещё позавидуешь?!

— Не позавидую, — ответил я спокойно.

В тот последний день, двадцать третьего июня, мы сдавали физику. Мне она давалась трудно, особенно напичканные формулами задачи. Я решал их с горем пополам. А Грач сдал физику на «пятёрку».

Директор школы Валентин Иванович еле дотянулся на цыпочках до его плеча, чтобы похлопать, и сказал:

— Из тебя, юноша, выйдет толк.

Но мне хотелось, чтобы из Кольки вышла бестолочь, а толк остался. Иначе не получится из него лётчика.

Однако я не решился поправить Валентина Ивановича, так как в то время ещё не ответил на билет.

А директор — человек злопамятный.

Но всё равно он гонял меня беспощадно по дополнительным вопросам и влепил «тройку».

Возможно, он был прав, так как физику на «четвёрку» я не знал. Мне и так повезло, вернее, я приметил, куда положили первый, лёгкий билет — а так жди, повезёт.

Наш вечерний класс сдавал экзамены вместе с дневным, и мы с Колькой были свидетелями «великого плавания» по физике нашего «руководящего» Лёньки Конова-Сомова. Директор вытягивал Лёньку прямо «за уши», хотя бы на «троечку» — старая дружба с его отчимом к чему-то обязывала.

Всё такой же худенький Слава Рагутенко сказал Конову-Сомову:

— А ведь в индустриальном институте, куда ты собираешься, Валентина Ивановича не будет. Туго тебе придётся.

Но Лёнька лишь хитро усмехнулся:

— Свои люди везде.

После физики нам захотелось побыть вместе, всей группой, а потом уж разлететься из школьного гнезда. И, конечно, мы пошли ватагой на Волгу смыть грехи и солёный пот. Мне хочется рассказать об этом последнем школьном дне, о нашей общей любви к Вальке.

Всё, что было между нами и нею, позади — это детство. Мы неплохо дружили, росли. Потом пришла любовь, похожая на серьёзную и злую болезнь.

С Валькой Лариной остался Лёнька. Мы с Колькой поступили работать, вечером учились, и четвёрка распалась. Валька и Лёнька освободились от нас будто специально. Пословица гласит: там, где двое, — третий лишний. Нас лишних оказалось двое. Впрочем, Валька относилась благосклонно и к Кольке, что-то нравилось ей в Граче. А я не в счёт: девчонкам не нравятся маленькие, это уже закон.

Потому я любил Вальку тайно и даже себе в этом боялся признаться. В то же время мне казалось, что я самый разнесчастный человек. Одно лишь успокаивало: вот буду путешественником или геологом, найду на земле новые нехоженые тропы, открою новые месторождения и буду большим, несмотря на маленький рост. Большим от своих дел.