Владимир Коротеев - Дети лихолетья

Он вскочил и побежал в дом. Оттуда выбежал с пустым ведром и помчался в глубину двора к колодцу.

Разгрузка барж закончилась только к утру. Александр Васильевич поднялся на крутой берег и с высоты еще раз посмотрел на Волгу. Громадная самоходная баржа, освобожденная от груза, с прощальными гудками отчаливала от временной пристани. Вдоль узкой прибрежной полосы стояли десятки новых тяжеловесных станков, упакованных в большие деревянные ящики.

Александр Васильевич достал из кармана шинели платок, вытер им потное лицо и руки.

Мимо него молча проходили рабочие. Всю ночь он вместе с ними разгружал оборудование для завода.

— Товарищ Иванов! — окликнул он проходившего мимо мастера восстановительного участка.

— Слушаю вас, товарищ Игнатьев, — тот остановился, разгладил седые усы, достал кисет с табаком. — Закуривайте.

— С удовольствием бы, да не могу. Легкое немец продырявил. Побаливает еще грудь.

— Так что же вы надрывались с нами?

— А вы? Вам ведь шестьдесят два года!

— Да что же делать. Война. Завод поднимать надо.

— Да. Завод надо поднимать, — задумчиво повторил Александр Васильевич и попросил: — Петр Анисимович, пожалуйста, передайте распоряжение, чтобы рабочим сейчас выдали дополнительно по банке мясных консервов. Зюзину передайте. А я отлучусь. Семья, понимаете, вчера вечером вернулась из эвакуации.

— Поезжайте, поезжайте, Александр Васильевич, — Петр Анисимович раскурил самокрутку. — Эка, счастье-то у вас какое.

…Братья сидели на скамейке около своего дома и разглядывали найденные Вовкой в школе немецкие гильзы, когда из-за угла переулка появился высокий военный в офицерской шинели.

Шурка мельком глянул на него и замер. Но через секунду он с громким криком: «Папка!» — вскочил и, роняя под ноги гильзы, бросился к отцу.

— Папочка! — вслед ему жалобно вскрикнул Вовка и, спотыкаясь, помчался за братом.

Они повисли у отца на плечах и, перебивая друг друга, пытались рассказать ему сразу обо всем, что они пережили и узнали за время разлуки с ним.

Отец прижимал к себе детей, целовал их и говорил радостно:

— Вот вы какие большие стали. А мама где?

— Дома она, дома! — громко кричал Вовка.

Евгения Михайловна сама уже бежала навстречу, услышав крики детей.

Ждал Шурка с нетерпением встречи с отцом. И теперь, наконец, встретившись с ним, никак не мог поверить в свое счастье. Даже когда вся семья Игнатьевых сидела дома за столом, Шурка украдкой дотрагивался до большой огрубевшей руки отца, желая еще и еще раз убедиться, что все это не сон, что все это на самом деле.

Вовка, глотая горячий картофельный суп, спросил:

— Папа, а ты больше не пойдешь на войну?

Шурка вздрогнул от неожиданного вопроса, с беспокойством стал ждать ответа отца. Краешком глаза он видел, как перестала есть и насторожилась мать.

— Нет, сынок, наверное, не пойду, — ответил Александр Васильевич, отодвигая пустую чашку. Шурка увидел, как озабоченно сошлись его брови: — Приказ мне, сынок, партия дала — завод восстанавливать, да и врачи не пускают меня на фронт. Какой обед богатый, — заметил он, принимая тарелку, поданную женой, — картошка с мясными консервами.

Евгения Михайловна смущенно улыбнулась и сказала:

— Эти консервы ребятам в госпитале подарили за выступление перед ранеными. Они решили сберечь банку до твоего приезда.

Отец притянул Шурку и Вовку к своей груди, сказал:

— Хорошие у нас ребята. Правда, мать?

— Правда, Саша, — тихо ответила та.

После обеда Александр Васильевич развязал свой военный вещевой мешок, достал из него трофейный фонарик и настоящую кобуру от пистолета из желтой кожи.

— Это тебе, Шурик, — сказал он и протянул ему фонарик. — А это тебе, Вова, кобура. В ней я носил свой пистолет.

— Вот спасибо, папка! — обрадованно воскликнул Вовка и тут же прицепил кобуру к своему ремешку. — Я пистолет из доски вырежу, покрашу — будет как настоящий.

Шурка включил фонарик и прищурился от яркого света сильной лампочки под увеличительным стеклом.

— Где ты его достал, пап? — спросил Шурка.

— В немецком окопе нашел.

— Фашист какой-нибудь носил, — сказал Шурка, наводя луч фонаря в дальний и темный угол комнаты.

Мишка коллекционировал почтовые марки. В одном альбоме у него были советские марки, в другом — иностранные.

Он мог подолгу рассматривать их. В эти часы он представлял себя путешественником: то бродил по Москве, по Ленинграду, то купался в Черном море, а то шагал с караваном верблюдов по аравийским пескам. Он «побывал» во всех уголках земного шара, знал много зверей и птиц, населяющих мир. Среди австралийских марок были у него марки с изображением кенгуру, птицы коокибурри, издающей звуки, похожие на человеческий смех; на ярких африканских марках — слоны и жирафы, страусы и крокодилы.