Борис Раевский - Государственный Тимка

— Еще одна пушка…

А закончив страницу, усмехнулся:

— А это уже целый самолет…

Ни разу не мелькнула у него мысль, что четыре миллиона можно было использовать и иначе. Ну, ему-то самому немного надо. Целыми годами ходил он в старом свитере или потертой кожаной куртке. Но вот детям… Хорошо бы оставить кое-что детям. У него их четверо.

«Как раз каждому по миллиончику», — так бы подумали многие.

Но не Эйнштейн!

Когда видный физик Иоганн Штарк получил Нобелевскую премию, он не растерялся. Деньги должны приносить доход. И Штарк купил на эту премию фабрику фарфора.

А когда Эйнштейн получил Нобелевскую премию, он тут же роздал ее беднякам.

…Дымя трубкой, он прилежно переписывал статью. Страницу за страницей.

Иногда мелькали у него и неприятные мысли. Болезненно честный, он понимал: в чем-то он обманывает этого не известного ему коллекционера.

Все-таки рукопись не та. Хоть и написана тоже его рукой, а все же не та…

А что, если вынырнет на свет старый, подлинный текст статьи? Впрочем… Откуда ему взяться? Ведь коллекционеры — люди дотошные, скрупулезные. Конечно, этот миллионер предварительно все проверил и убедился, что рукописи нигде нет.

Без сомнения, она или навеки затерялась, или нацисты сожгли ее, как сожгли его дом, его книги…

…Через два дня антифашисты получили от Эйнштейна автограф статьи.

А еще через некоторое время батальон «Авраам Линкольн» уже был в Испании и с ходу вступил в бой на реке Харама.

На этом, пожалуй, можно и кончить маленькую повесть о рукописи Альберта Эйнштейна, один лишь эпизод из его прекрасной жизни.

А может быть, стоит еще добавить, что впоследствии эта рукопись попала в библиотеку конгресса Соединенных Штатов.

Коллекционер оказался не в убытке: он перепродал ее за шесть миллионов.

Он стоял у окна и глухо барабанил пальцами по стеклу.

Моросило. Нудная, утомительная погодка, неудержимо наводящая уныние. В сумерках виднелось лишь несколько чахлых кустов больничного садика.

Пожилая нянечка тихо вошла в кабинет; главврач не обернулся. Нянечка посмотрела на него, покачала головой, взяла проволочную корзину, доверху наполненную бумажками, и вышла.

Когда она вернулась, главврач все так же стоял у окна. И так же барабанил пальцами по стеклу.

Нянечка вздохнула.

Прошло уже два дня после той ужасной операции. А нянечке казалось, главврач все эти два дня вот так и стоит у окна.

— Затопить, что ль? — спросила нянечка.

Он обернулся. Кажется, лишь сейчас заметил, что в кабинете не один. Но ничего не ответил.

Нянечка наложила дров в печку, нащипала растопку. А он все стоял у окна, словно высматривая что-то в полумраке.

«Ужасно, — думал он. — Нелепо и ужасно».

Говорят, у врачей постепенно вырабатывается профессиональная стойкость. Какой-то иммунитет. С годами они уже не так остро реагируют на болезни своих пациентов. И даже — на смертельные случаи.

Но Михаил Николаевич еще очень молод. Всего полгода назад кончил институт. И лишь два месяца, как прибыл сюда, в поселковую больницу.

В ушах у Михаила Николаевича все еще звучит истошный женский вопль:

— Костенька! Светик мой родименький! Да на кого ж ты покинул деточек своих махоньких?!

Растрепанная, с опухшим от слез лицом женщина бьется на мокром крыльце, пронзительно, по-кликушечьи причитает. Вокруг нее теснятся бабы, хотят увести. Но она не дается, вырывается, снова валится на осклизлые ступеньки.

— Загубили Костеньку моего! Загубили, ироды! — дико вопит она…

— Ужасно, — в смятении твердит Михаил Николаевич. — Ужасно!

Первая смерть! Она потрясает. Кажется, ты, ты сам, вот этими руками…

Нянечка Таисия Никифоровна, опустившись на одно колено, кочергой наводила порядок в печке, а сама думала о новом враче: «Вот уж не повезло! Только приехал в поселок, чуть не первая операция — и на-те — леталис! — Нянечка не первый десяток лет работала в больнице и любила ученые слова. — И уж ладно бы старик, а то тридцать два годика, тракторист, и не хворал вовсе. И что — какой-то аппендицит!»

Таисия Никифоровна знала: по поселку судачат — молод, мол, хирург, зелен, вот и пожалуйста — зарезал человека.

Не вдолбишь же всем: сам, сам тракторист повинен. Живот у него давно побаливал. А последние три дня — резкие боли. Но врача не вызывал. Думал, грибами объелся. Пройдет. Вдобавок с грелкой валялся и еще слабительное принял. А для аппендицита это — самый вред.