Борис Раевский: ПОЕДИНОК С САМИМ СОБОЙ

глубоком, как ущелье, дворе мрачного старого дома, каких, к сожалению, еще много в Ленинграде, гоняли мяч мальчишки.

Мяч был старенький и напоминал не шар, а скорее яйцо. А уж камера!.. Латаная-перелатаная.

Всего несколько лет назад кончилась война, и камер было не достать. И эту вот с великими муками выменяли у паренька из соседнего дома. Дали за рваную камеру трофейный тесак, железный немецкий крест (это орден такой) и в придачу еще солдатский пояс, с «Гот мит унс!» [1] [1] С нами бог!(Нем). на металлической пряжке.

Мальчишки носились с подтеками пота и грязи на лицах, ошалевшие от усталости и азарта.

Только один из них не гонялся сломя голову по всему двору. Не по летам грузный и длинный — не зря его прозвали Витька-Башня, — он топтался неподалеку от ворот противника.

Он выжидал. Выжидал терпеливо, упрямо, исподлобья внимательно следя за игрой.

Вот мяч вдруг перелетел все поле и, подпрыгивая, покатился мимо Витьки-Башни. Вялость мигом слетела с него. Рванулся, настиг мяч и с трех метров кинжальным ударом воткнул его в ворота.

— Неправильно! — яростно заорал низенький тщедушный мальчонка. Голос у него был визгливо-пронзительный. — Офсайт! Не считается!

— Чего-чего?! — Витька-Башня, как танк, тяжко и грозно надвинулся на него. — Гол!

— Неправильно! — не сдавался щупленький. Его звали Юлька-Заморыш. Иногда звали Юла. — Ты же из офсайта!..

— Умолкни, сопля! — Витька двумя пальцами, как клещами, ухватил Юлу за нос. Крепко сжал и потянул к себе. Потом откинул ему голову назад. И опять притянул к себе. И еще… И еще…

… Юла махал руками, дергался, извивался всем телом, но все напрасно. Короткорукий, дотянуться до высоченного Витьки он не мог. Щеки У Юльки побелели, а нос налился густой краснотой.

Ребята вокруг хмуро молчали.

— Сколько раз надо повторять?! — меж тем приговаривал Башня. — Граждане! Не появляйтесь внезапно перед быстро идущим транспортом. Помните, граждане: мгновенно остановить транспорт невозможно…

Это была излюбленная Витькина манера. Он говорил что-то нелепое, не имеющее отношения к делу. Но почему-то получалось иногда смешно.

На этот раз никто не смеялся. Мальчишки по-прежнему угрюмо молчали.

— Брось ты! — наконец не выдержал Венька. — Чего пристал?

— Как не стыдно! Обижать слабых! Это подло! Подло! — вдруг раздался тонкий девчоночий голос.

Ребята обернулись. И Витька тоже.

Ну, конечно. Это Женя из тридцать третьей. Вечно она в мальчишечьи дела суется.

— Это подло! И трусливо! — гневно кричала Женя, наступая на Башню. — Брось сейчас же!

Витька поглядел на нее лениво-небрежно.

— И впрямь бросить, что ль? — вслух подумал он.

И сильно пихнул Юлу. Тот упал.

А Витька неторопливо зашагал со двора.

Грязный, взлохмаченный поднялся Юла с земли. Венька подошел к нему, стал отряхивать пыль с его куртки и штанов.

— Да ладно, — хмуро буркнул Юла.

Он потрогал сильно распухший нос.

— Очень больно, Юлий? — спросила девочка.

— Нет. Даже приятно, — попытался сострить Юла. Но шутки не получилось, и он, прикрыв рукой нос, сердито сказал Жене: — Шла бы ты…

— Ну и пойду!

Она тряхнула косами и ушла, ни разу не обернувшись.

Все во дворе знали историю ее отца. О нем был на целую страницу очерк в газете. И фотография. На разных фронтах он сбил девятнадцать вражеских самолетов, а сам не получил ни царапины. Но в последний день войны, уже даже не в войну, было уже объявлено о победе, какой-то недобитый фриц, прятавшийся в подвале, застрелил его.

Теперь Женя жила с матерью и бабушкой, у которой что-то сместилось, сдвинулось в голове, когда узнала она о такой нелепой и потому особенно обидной гибели сына. Старуха так вроде бы была ничего… Но, увидев афишу о балете или услышав балетную музыку, она тотчас начинала всхлипывать. Ее сын очень любил балет.

Женя ушла, а мальчишки обступили Юлу. Венька отвернул кран прачечной, смочил свой платок и подал Юле.

— На, приложи… А этому гаду Башне давно пора бы всыпать.

Ребята молчали.

— Всыплешь ему, как же! — вздохнул кто-то. — Он же любого из нас- одной левой…