Н Огнев - Исход Никпетожа

Я прыгнул и повис на его руке. Трудно сказать, что было потом, так как все смешалось в какой-то дикой, неистовой каше. И меня оттаскивали, и я оттаскивал, и с ужасом глядел на кровь на лице уборщицы; раздавались крики и визг — и все это до тех пор, пока не прибежал комендант.

В конторе, когда меня спросили, я прямо сказал, что во всем виноват Корсунцев. Оказывается, что уборщица даже и не попала кислотой в лицо Зизи, а промахнулась на стену, и теперь лицо испорчено у самой уборщицы ножом Корсунцева. Сейчас же явились милиционеры. Решено было арестовать одного Корсунцева.

Корсунцева уже держали за руки. Он вытаращил глаза, и мне показалось, что он тронулся.

— Твоя работа, Корсунцев? — спросил комендант указывая на уборщицу.

— Пошел ты к чорту, — ответил Корсунцев как-то равнодушно. — Мне все равно — наплевать...

— Придется посидеть, — сказал комендант.

— Ну что же, и посижу, — ответил в том же тоне Корсунцев. — Какое дело, подумаешь! Надоели вы мне все до блевотины...

— И из ячейки, пожалуй, выкинут, — сказал комендант.

— Тьфу на твою ячейку!

И все сейчас же замолчали.

— Что, программной речи ждете, гражданята? — с усмешкой сросил Корсунцев. — Дико слушать страшные слова? Программной речи не будет. Можете расходиться по домам. Просто был вот такой вузовец Корсунцев, проявлял рыцарские чувства, а теперь его волокут в домзак! До свидания. Могу вам в утешение сказать, что завтра каждого из вас могут тоже повлечь в домзак. Еще одно могу сказать: ничего не стоит вас всех обернуть кругом пальца. Без ни-ка-кейших усилии любой умный человек вас в дураках оставит. Вы думаете: вот стопроцентник, преданный и тому подобное. Шиш!

— Пойдем, пойдем, Корсунцев, — заторопил комендант.— Зарапортовался, брат...

Чудеса в решете, да и только... Если рассказать кому-нибудь из комсы, того разберет гомерический припадок. Да я и сам, как вспомню, так и забирает под ложечкой. Неужели такие вещи могут происходить в нашем СССР? Но мне кажется иногда, что это не только странно, но и подозрительно. Надо на всякий случай, записать все по порядку, чтобы не забыть. Может, это даже и пригодится.

Дело в том, что за последние дни ко мне повадился брат Виктора, — Володька Шахов, (Он фамилию так на совсем и переменил, да мне кажется, что в Союзе нет никому дела до того: бывший он князь или нет). Я уже записывал описание его наружности, но дело не в ней, а в сущности этого самого Володьки. По его словам, общение со мной понадобилось ему потому, что я ближе всех стоял к Виктору. Это-то вздор, потому что к Виктору никто никогда близко не стоял. Я этому Володьке (кажется, сдуру) дал прочитать предсмертное письмо Виктора ко мне, и теперь у меня есть подозрение, что Володька уверен в моей слабохарактерности. В этом письме ведь написано, что я круглый масляный шар, который пройдет во все ворота, а это можно понять по разному. Так или иначе, но Володька стал меня охаживать. словно девчонку. И я никак не мог понять его цели. Говорил он разные такие вещи, о которых у нас и думать то забыли, и я решил, что это за границей только помнят. Прежде всего, началось о Христе, и как я к нему отношусь. Я ответил, что к Христу могу относиться только как вполне сознательный и зравомыслящий человек, а именно никакого Христа никогда не было, а был лунный миф, это по-Немоевскому, а новейшая теория Морозова, которая даже еще не опубликована, а только в газетах было, это, что Христос был, но жил он на четыре века позже, чем сказано в разных евангелиях, и был из аристократического рода. Но мне-то кажется, был он или не был, это все равно, от этого положение не меняется, важно то, что он проповедывал. Со всем этим, надо заметить, Володька согласился и говорит, что ему тоже не важно, был или не был Христос, но вот учение Христа, по словам Володьки, важно и к нему следует прислушаться. Я тогда спросил Володьку, не к живой ли церкви он принадлежит, и рассказал ему, что я видел в гостях у своего папаньки, еще когда папанька был жив, одного благочинного из живой церкви, и этот благочинный хлестал водку, как свинья, а когда напился, то стал уверять всех, что он еврейский бог Иегова. Так что с тех пор у меня нет никакого доверия ни к живой, ни к мертвой церкви. Но Володька Шахов ответил, что ни к какой церкви он не принадлежит, а что ему важно только познать сущность учения Христа, чтобы от этой сущности оттолкнуться. На это я опять возразил, что мы, материалисты, уже отталкиваемся от учения Маркса и Ленина, и что больше нам никаких трамплинов не нужно. Но Володька согласился и с этим, что меня заинтересовало. To-есть, он не вполне согласился, он только сказал, что учение материалистов только оттеняет сущность гуманитарных теорий, среди которых первое место занимает даже не христианство, а любовь к ближнему. Я спросил, как расшифровать эту любовь, и думал, что он тут выведет какую-нибудь кисло-сладкую моральку насчет добра и зла. Но Володька начал развивать следующие положения. Во-первых, по его словам, в результате войны и революции, произошло всеобщее погрубение, и эта грубость дошла до того, что жить стало чрезвычайно тяжело. Мне это показалось верным. С другой стороны, по Володькиным словам, пройдет известный, может, даже довольно большой срок до того времени, когда будет построен социализм и настанут иные взаимоотношения, а пока они не настали, нужно пытаться наладить хорошие человеческие взаимоотношения между людьми путем взаимного общения всех тех, кто с этим согласен и кто этому сочувствует. По его словам, выходило так, что как только образуются по всему Союзу такие пятки одинаково мыслящих (только в области человеческих отношений и что их нужно сделать действительно человеческими),— то настанет совершенно иная атмосфера между людьми, а главное — социализм будет построить гораздо легче. Я этим заинтересовался. Тогда Шахов признался мне, что такия пятки уже налажены, и что он хочет втянуть в один из пятков — меня. Когда я его спросил, что это такое, то он мне раз’яснил, что такие пятки называются «Кружками Вольных Братьев» и что правительство против них ничего не имеет, потому что Вольные Братья не мешают, а помогают строить социализм. Я тогда спросил его прямо, почему об этих самых братьях ничего неизвестно в комсомоле. Но он ответил, что комсомол страшно подозрительно относится ко всем, кто строит параллельные организации для влияния на молодежь, и что поэтому решено первое время в комсомол ничего не сообщать и тоже, будто бы, по соглашению с правительством. Мне это показалось подозрительным, потому что с какой стати правительство будет что-нибудь скрывать от комсомола, но тем не менее я сделал вид, что со всем соглашаюсь, и просил меня познакомить с таким кружком. Вот тут-то и началось самое занятное.