Н Огнев: Исход Никпетожа

— Проходите, что ль, скорей!

Они начали хохотать и орут:

— Бесстыдник какой, по лесу телешом ходит, крапивой его надо!

А их было довольно много, и я заметил, что некоторые начали заходить сзади, а другие принялись рвать крапиву. Я тогда начал махать во все стороны своей дубиной и закричал:

— Только подойдите, так огрею, кто первый подойдет, что своих не узнаете!

Но они с визгом и хохотом стали стегать меня хворостинами издалека, так что пришлось удирать. Они сначала делали вид, что бегут за мной, но потом отстали. Я довольно долго бежал по лесу, а навстречу дул ветер, уже порядочно холодный, так что я даже не знал, что делать.

Но вот, наконец, я выбежал на опушку. Там было светлей, но мне стало понятно, что до захода солнца осталось уж немного. Я в былинах читал, как разные древние богатыри приклоняли ухо к земле, чтобы услышать приближение кого-нибудь. Я так и сделал. Может, это и довольно глупо, и смешно, но мне хотелось бы узнать, что на моем месте стал бы делать кто- нибудь другой? Ну, вот я прислонил ухо к земле и вдруг, действительно, услышал мычание и блеяние и понял, что приближается стадо. Я обрадовался, потому что при каждом стаде полагается пастух. И действительно, идет стадо, но пастух как-то странно: впереди, а не сзади, и читает книжку, а кнут волочится за ним. Я сейчас же ему крикнул:

— Эй, товарищ!

Он, должно быть, удивился, но не показал виду и спрашивает:

— Чего еще?

Я ему рассказал, что со мной случилось, и спрашиваю, как тут быть?

— Какое из себя дупло? — спрашивает пастух.

Я ответил, что очень большое и глубокое, и, пожалуй, во всем лесу таких дупел больше нет.

— Это, должно быть, у Кузькиной ямы, — говорит он задумчиво. — Должно быть, оно. Эй, Филипп, пойди сюда!

Тут вывернулся откуда-то из-за коров мальчишка в громадном пиджаке. Пастух этот пиджак с него снял и дал мне.

— Пока что, хоть причину-то прикрой, — говорит.

Я надел пиджак, пастух велел мальчишке посторожить стадо, а сам пошел со мной искать дупло. По дороге я к этому пастуху присмотрелся, вижу, что он еще молодой парень, — и спрашиваю:

— А что это ты читаешь?

Протянул он мне книжку, смотрю: Тургенев «Отцы и дети».

— А ты разве все понимаешь, что здесь написано? — сорвалось у меня с языка.

— А как же? — добродушно говорит пастух. — Зачем тогда и читать?

— А откуда ты книжку-то взял?

— В библиотеке взял Всеработземлеса.

— А ты разве состоишь?

— А как же? Все пастухи, хотя и сезонные рабочие, принадлежат к Землесу. А ты думал, — пастухи не люди, что ли? А ты сам кто такое?

— Вторую ступень кончил, в вуз собираюсь.

— На какой факультет?

— Да не знаю наверняка: думаю на лит.

— А я на физмате корябаюсь.

Тут я даже остановился от удивления:

— To-есть как: на физмате?

— Очень просто: вторую зиму буду в городе читальни просиживать.

— Да ведь ты... пастух?

— Ну, и что ж? Летом пастух, зимой—вузовец.

— Вот так штука. А как тебя зовут?

— Меня зовут премудро: Афиноген. А ребята прозвали: Финагент.

— Погоди, да ты что: вторую ступень кончил, что ли?

— Да нет, попал благодаря Уоно на рабфак, а оттуда на физмат. Ну, вот она, Кузькина яма. А вот и дупло.

И, верно, дупло было то самое. Я вытащил свою одежонку и оделся. А пастух сейчас же повернул обратно и пошел к своему стаду.

Встретил Сильву Дубинину, и она сейчас же поделилась со мной своей радостью: учится стенографии. В этом деле, по ее словам, главное — привычка, а все эти знаки — просто пустяки. Она, главное, радуется из- за того, что будет самостоятельной и перестанет зависеть от семьи. А дома у нее до сих пор — все по- прежнему. Было уже несколько судов, но отец упорно не желает уезжать из дома, да, видимо, и мать не особенно этого хочет.

Я рассказал Сильве про Виктора Шахова, и она согласилась со мной, что парень — очень странный, и, по всей вероятности — сумасшедший. Жалко, что со мной не было этой его книжонки, чтобы показать Сильве.

На прощанье Сильва долго трясла мне руку — и вдруг говорит:

— Ты не знаешь, Владлен, ты мужчина, ты с трудом поймешь, а я прямо вне себя от радости, что буду самостоятельной. Мужской психологии трудно понять, что революция дала нам, женщинам.

Тут мне стало немножко смешно.

— Откуда ж ты знаешь, как себя женщины чувствовали до революции?

— Это инстинкт, — серьезно отвечает Сильва. — Это врожденное, мы с молоком матери всосали, и тебе этого не понять. Ведь здесь перевернута вся женская психология! В течение многих веков женщина целиком зависела материально от мужчины, она, как цепочкой была к нему привязана и вдруг — пожалуйте. Я прекрасно знаю, как вы все, парни, даже самые лучшие, смотрите на девчат. Известно: сначала лапанье, потом пожить с недельку — бросить.