Н Огнев - Исход Никпетожа

— Так на что ж тебе про землю с Ванькой говорить?

— Ну-ужно, — протянул парень, и вдруг подозри- тельно спросил: — Да ты, что, сам-то: партейный или непартейный?

— Партийный.

— Ну, и ешь пироги с грибами, а язык держи за зубами, — как-то уж очень быстро ответил парнина и ушел прочь.

С Ванькой обо многом надо поговорить.

Странный все-таки человек Виктор Шахов. Сегодня пришел ко мне, сел, долго молчал, потом спрашивает: — Решил, куда поступать?

— Не совсем. А ты?

— И я не совсем. А чем ты сейчас занимаешься?

Я начал было говорить ему, что здорово подчитываю по обществоведению, зубрю математику, вообще, готовлюсь ко вступительному, но он меня перебил: — Что же — исполнишь мою просьбу?

— Смотря какую.

— А вот. У меня есть брат. Я не знаю, куда он девался, да и вообще не знаю, что он: жив или нет. Пропал лет семь тому. И вот, понимаешь... не знаю, как тебе об’яснить. Есть одна такая вещь, которую ему нужно было бы передать, если он найдется.

— Какая вещь?

— Да пустяки... книжица одна. Я думаю, что со мной что-нибудь случится... так вот, на всякий случай я и хотел тебя просить.

— Понимаю. Да ведь у тебя есть отец?

— Отцу я не до-ве-ря-ю. А ты хоть и болван, но честный человек.

— Ну, Шахов...— сказал я, обозлившись до последней степени. — Ищи кого-нибудь поумней, сволочь эдакая. А я — хоть и не болваней тебя, разные твои подозрительные просьбы исполнять не стану.

— Не станешь?

— Не стану.

— Ну, и чорт с тобой!

Он встал, промялся по комнате, ткнулся было в дверь, потом обернулся:

— Так не станешь?

— Да нет, иди ты к... Чего ко мне привязался?

— Ну, а если я сейчас встану перед тобой на колени?

— То я позову папаньку и мы вместе посмеемся.

— Ну, слушай, Костя. Мне все равно, исполнишь — или нет. Мне вообще все—все равно. Только ты всегда проявлял себя хорошим товарищем. А теперь вот, может, последней просьбы — и не хочешь исполнить.

— Да почему это: последнюю просьбу и все такое? Что с тобой будет-то?

— Я так думаю... боюсь, что что-то такое случится. Ты все равно не можешь понять. Ты ведь /шар/.

— Какой я еще, к шуту, шар?

— Ну, круглый такой. Вообще, у тебя нет шероховатостей.

— А ты кто?

— Честное слово, не стоит разговаривать. Значит, так: я тебе дам одну книжку, а ты ее передай брату, если он приедет и будет спрашивать обо мне.

— Ну... чорт с тобой, давай! Только вот что: это контрреволюция какая-нибудь?

— Никакой контрреволюции нет. Понял? Сам можешь смотреть и читать, сколько влезет. Только больше никому не давай и не показывай. Мне бы не хотелось.

После этого Виктор Шахов сунул мне в руку небольшой сверток и ушел. Я, конечно, сейчас же развернул бумагу — там старая-престарая книжонка, и на первой странице:

Потом, дальше, там календарь и вложена записка, написанная странными завитушками пожелтевшими чернилами:

Про этих масонов я что-то такое слыхал, будто они тайно собирались по ночам, щекотали друг друга шпагами, потом кто-нибудь ляжет в гроб, будто мертвый, и лежит, а все остальные в доказательство, что он мертвый, бьют его по лысине. Кто-то из шкрабов раз’яснял, что в масонах были больше буржуи, хотя они и притворялись, будто они «вольные каменщики».

Стал я рассматривать календарь Шахова дальше — и нашел там много интересного. Там, например, написаны такие стихи:

А потом, тем же почерком, что и раньше, в календаре за разные дни есть такие записи. (Я так думаю, что все это писал тот самый князь Шаховской, чей календарь.)