Н Огнев - Исход Никпетожа

— Трудно поверить, — сказал я, — что вы не буржуазные кисейные барышни, а советские студентки.

— Да ведь это в прошлом году было — на первом курсе, и ты не очень-то ругайся, а то я рассказывать перестану. Ну, так вот, толстый был — Ту-Степ. Когда кончилась картина, он нам говорит: — Хотите посмотреть, как я на автомобиле умею ездить? — Мы отвечаем: — Хотим. А мне и правда было интересно, как это он сядет в автомобиль: а вдруг раздавит? Тут пришли мы на площадь, и он сел в автомобиль с такой желтой полосой по боку. — Ну, теперь садитесь и вы, — говорит. Нюрка хотела сесть, но я ее на этот раз оттащила. А Ty-Степ кричит: — Вы завтра опять приходите в кино, я вам интересные фокусы покажу. — И уехал. Пришли мы с Нюркой домой, вот сюда, и я ее начала отчитывать, что она хотела в автомобиль сесть.

— Ну, уж это ты врешь, — говорит Нюрка, — ты привязалась не за автомобиль, а что у меня были перчатки рваные.

— Ну, все равно, — за перчатки. Только мы долго спорили, соответствует ли автомобиль идеологии? Нам обеим очень-очень хотелось прокатиться, потому что мы никогда не ездили. — А что он нам сделает? — говорит Нюрка. — Я его не боюсь и следующий раз будет звать — поеду. Так ни на чем и не решили. Дня через два пошли мы с Нюркой опять в ту же кинушку; администратор нас провел, и видим мы, что этот Ту-Степ уже сидит в ложе, и опять на двух стульях. И потом еще в ложе был какой-то рыжий-красный-конопатый, который плохо говорил по-русски. Мы спросили толстого, кто это такое, а он отвечает: Это мой переводчик. «Переводчик» сначала показался нам в роде слуги, потому что он все время бегал в буфет — то за шоколадом, то за ситром. Ситра мы с Нюркой выдули три бутылки. Потом «Переводчик» притащил еще, но мы уж больше не могли, и ситро там так и осталось. Потом опять вышли на площадь, и Ту-Степ спрашивает: — Что ж, сегодня-то поедете? — Тут меня взяла какая-то смелость, и я впрыгнула в автомобиль, а за мной — Нюрка. Автомобиль понесся, — ух! Мы долго ездили, так что даже обе замерзли. Тогда Ty-Степ сказал: — Ну, теперь греться. — И тут приехали мы в ресторан.

— Дуры вы, все-таки, обе стоеросовые, — сказал я. — Как же вы не догадались, что это был нэпман, а «Переводчик» — какой-нибудь шпион или разведчик. Потом я не понимаю: все, как попадут в вуз, сразу становятся серьезней, а вы как девочки?

— Это потому, что нас в Китай не пустили, нас зло взяло. В ресторане нам дали для согрешки какого-то горячего вина. Я стала пить, но заметила, что «Переводчик» все время что-то шепчется со слугами. — Если он еще будет шептаться, — говорю я, — то мы сейчас же уйдем. Тут Ty-Степ сделал таинственный вид и говорит: — Вы не должны на него обижаться, потому что он во время революции потерял в России двадцать семь сыновей, дочерей, племянников, теток, не считая мелких детей, и с тех пор все время их разыскивает. Он даже на этом слегка помешался. Тут Переводчик закатил глаза, и у него полились слезы. — Как, старик, все не можешь забыть? — спрашивает Ту-Степ. — Не могу, — отвечает Переводчик. — Как вспомню, так живот болит. — И еще пуще заливается.

— Да ведь они вас разыгрывали, — говорю я.

— Конечно, бузотерили, — ответила Вера, — но только все это было очень смешно. — Ну, когда ты так расстроился, надо тебе чего-нибудь выпить успокоительного, — говорит Ту-Степ. — Эй, товарищи, члены профсоюза Нарпита, дайте ему скорей, да и нам кстати, успокоительных валериановых капель с датского корабля. — Тут подали очень много разных бутылок, а мне уже раньше сделалось беспричинно весело и как-то все равно.

— Просто, ты запьянела, — говорит Нюрка.

— С чего же я могла запьянеть?

— А вот, с горячего вина. Я-то сразу заметила, что ты запьянела.

— Ну, может, ты и заметила, а я нет. — Все-таки я не захотела больше пить, вскочила и тяну за собой Нюрку. Тут вдруг Переводчик побледнел, откинулся на спинку стула и тяжко задышал. — Вот видите,— говорит Ту-Степ, — что вы с ним наделали? Я забыл вам сказать, что он при взгляде на вас вспомнил своих потерянных дочерей. Особенно вы, — показывает на меня, — напомнили ему одну из них... погоди-ка, как ее: Аграфена, что ли? — Бакутриана,— хрипит Переводчик и страшно вращает глазами. Тут я даже немножко испугалась и решила чуть-чуть посидеть, чтобы он отошел. Тогда он отчасти оправился и говорит: — Семь их было у меня... Семь красавиц, как на подбор... Однолетки.— Как же их звали? — спрашивает Нюрка, которая тоже разжалобилась. — А звали их так: самая красивая— Бакутриана, потом шли: Корделия, Гондерилья, Регана, Настурция. А самых младших... любимых моих... деточек... дочурочек: Шехерезада и Сапега.