Н Огнев - Исход Никпетожа

— Но ведь забирают, — сказал я, вспомнив, как мы с пастухом ловили в поезде беспризорного.

— Бывает, что и забирают, но в большинстве случаев опять отпускают. А потом и забрать-то не так легко. Ведь больше в ящиках ездят.

— В каких ящиках?

— А это есть под некоторыми вагонами ящики. Шут их знает, какой их смысл. Говорят, что в этих ящиках раньше собак возили. Только они большие, эти ящики: бывало, что маленьких шпанят по трое в ящике помещалось. А то под паровозом ездили — пойди, поймай!

— Да как же можно под паровозом?

— А это есть под каждым паровозом такая большая труба. Неизвестно, для чего она служит, только в нее приходится залезать. Залезешь, вымажешься, как трубочист, — смехатура...

— А жили чем: нищенством, что ли?

— Какое нищенством! — с каким-то детским смехом отвечал бывший беспризорник. — Это только маленькие живут нищенством или, например, пением и игрой на ложках. А большинство — ворует.

— Так и тебе приходилось воровать?

— Ну, еще бы: только этим и жил все время.

— А не попадался?

— Конечно, приходилось. Только ведь у беспризорных девиз такой: воруй, да не попадайся. Поэтому попадаются редко — больше те, которые работают «на-гранта».

— Что это за штука?

— В открытую, при глазах. Да это больше маленькие или неопытные. А среди беспризорных господствует сильное отрицательное течение против грантовщиков. Настоящий, свой, беспризорный шпингалет или ширмач никогда не пойдет брать на-гранта. Ведь это что получится: попадется — всех опозорит; пойдут донимать облавами, да домами для дефективных; в район часто— и то надоедает. Манежат там тебя, манежат...

— А как же воруют: по карманам, что ли?

— Ширмачи, те по карманам. Есть — на скачок берут. А то так практикуют: когда поезд отходит от станции, — бывает, летом окна открытые. Так один шкет залезает другому на плечи, и, когда поезд уже тронулся, норовит ухватить с верхней полки в открытое окно вещи: чемодан там какой-нибудь, сумку... Не станут же из-за чемодана поезд останавливать.

— Скажи, пожалуйста! — спросил я. — Вот ты теперь так легко об этом рассказываешь. Не тяжело тебе вспоминать об этом?

— Да нет, свобода привлекала, возможность повидать новые города, других людей... У нас под Ташкентом такая пещера была: в ней человек шестьсот беспризорных жило. Это целая организация была, со своими правилами и законами. И законы строго исполнялись. Но такого закона, чтобы обязательно в этой пещере жить, — не было. Иди, если надо, куда хочешь, никто тебя не держит. Вот из-за чего и дорого было, и сейчас с хорошим чувством вспоминается...

— А не тянет опять?

— Теперь другие времена пошли. Голод кончился, транспорт в порядке, надзор на поездах гораздо строже. Да и сам я — видишь, какой возрос. Теперь учиться надо. В судьи хочу выйти. Я так думаю, в судах больше неправильный подход. К правонарушителю должен быть другой подход, со стороны психологии: как он попал в такие условия и какими условиями ему заменить, чтобы было легко и приятно ему переходить на другую линию жизни. Да стой, доска освободилась, садись, я тебе мат закачу! Хорошая это все-таки игра, развивает умственные способности.

Мы сели играть, но мата он мне не сделал, хоть и хвалился. Вышла ничья. У обоих осталось по голому королю. Но играет он упористо, долго думает над каждым ходом. Надо будет еще с ним сыграть.

Между прочим, он сказал, что его зовут Сеня Пичугин.

Стены у нас хотя и толстые, но все-таки если сильный шум, то довольно хорошо слышно. Так что я несколько дней уже заметил, что иногда по вечерам там раздаются женские крики, Я сначала не обращал никакого внимания, а потом все стали замечать, и даже, как услышат, — то в комнате водворяется тишина: все прислушиваются.

В этой соседней комнате № 251 живет женатый студент, и у них есть ребенок. На двери написано:—Петровы. Этого Петрова я много раз встречал в коридоре — довольно угрюмый чернявый тип в очках. А она — очень высокая и худая; когда идет по коридору, то крадется по стенке, точно боится кого-либо задеть или старается, чтобы ее не заметили. Самого Петрова я встречал несколько раз в аудитории и на семинариях, а ее никогда.

Я много раз спрашивал Корсунцева, что эти крики значат, но он только пожимал плечами в ответ. Наконец, мне сосед по койке сказал:

— Это он ее лупит смертным боем.

— А ты откуда знаешь?

— Да я сам видел. Один раз шел по коридору, дверь была открыта. И вижу, — она стоит прижавшись к углу, а он разбежится по комнате и трах ее по лицу. А она молчит.