— Кончил работу? — спрашиваю.
— Нет еще, не кончил, да нужно в город. Вот с этим мне трудно, тем более в городе приткнуться некуда.
— Сколько получишь за лето?
— Сто рублей деньгами, да еще кормили и сапоги справили. Маловато, конечно; полагается от трех до пяти с головы скота, — ну, да я не жадный. Мне пока хватит, а там найду заработок.
— А ты где живешь?
— Нигде. Где придется.
— Ну, а все же? Ведь на улице не переночуешь?
— В лучшем виде и на улице. На бульварной скамейке.
В это время вошел в вагон какой-то безносый человек, а с ним рваный парнишка, и парнишка, держа в руке картуз, стал всех обходить и просить на слепого. Безносый был слеп, и сразу было заметно по красному лицу, что он — выпивши. Когда они дошли до нас, вдруг слепой пошатнулся и сел прямо на пастуха.
— Эй, ты, легче на поворотах, — говорит пастух.— Стой на ногах, держись за землю.
— А ты кто такоя, чтобы меня учить? — спрашивает слепой. — Я, может, на двадцати пяти фронтах был, кровь проливал, а тут всякий шпингалет будет меня учить. Я, может, от гремучих газов глаза потерял, а ты меня учишь.
— Я тебя не учу, а только ты на меня не наваливайся.
— Ка-кой, подумаешь, обер-мобер-хрен, — говорит слепой. — Тесно, — так езди на автомобиле. Еще молоко на губах не обсохло, а туда же, учить!
— А ты откуда знаешь, что у меня обсохло, что нет? — спрашивает пастух. — Ведь, ты ничего не видишь?
— Это ничего не значит, что не вижу. У меня, может, и носа нет, а у тебя есть. А какое право ты имеешь ходить с носом, ежели у меня нет? Имею я право тебя ударить — или не имею? Ответь на такой... спрррашивающий вопрос. Да по носу, туды-т твою, по носу. Потому теперь — равенство или нет? Нет, ты отвечай: равенство... или, может, неравенство?
Все пассажиры прислушались, даже из другого отделения налезли, а пастух говорит:
— Убогий ты человек, а лезешь. Ну, как ты меня можешь ударить, ежели ничего не видишь? Шел бы лучше, куда надо.
— Это я-то не могу ударить? — спрашивает слепой. — Еще как вмажу-то.
Тут он схватил пастуха за грудки, да как тряхнет. Но пастух изловчился, треснул его по руке, тогда слепой упал на пол, весь затрясся и заорал:
— Я припадошнай!!! Я припадошнай! Бьют, бьют, люди добрые!!!
Прибежал кондуктор, и насилу его удалили. А против пастуха были многие возмущены и говорили, что он не имел права трогать слепого. Тогда пастух мне говорит, совершенно не обращая внимания на других:
— Никакой он не слепой, а самый зрячий. Я много книг перечитал летом, а с одной ходил трое суток, все старался понять. Такой, шут его знает, — писатель он, что ли, Леонтий Андреев?
— Леонид Андреев был, у нас его «Красный смех» разбирали. Буза.
— Ну, Леонид, что ли. У него написано сочинение: «Тьма». Не читал? Там говорится, как один спасался от политики и попал к проститутке. С револьвером он был — фараоны за ним гнались, что ли. А он сам был неженатый, не любитель был баб. И уж очень, понимаешь, своим хорошеством выхвалялся, что он не любитель — прямо чуть не святой. Сказал он это проститутке, а она ему говорит: — Ты какое право имеешь быть хорошим, когда я плохая? Тоже не хуже этого слепого. Значит, если он заразился и остался без носа— и все остальные должны без носов ходить, так, что ли? Это уж чепуху Леонтий несет. В лагери их сгонять надо и там лечить, а не пущать ходить по вагонам. Мне даже непонятно, как мог человек такой рассказ написать, да еще его напечатали. Я посылал про жизнь, а меня не печатают.
— Что же ты посылал про жизнь? — поинтересовался я.
— Да про разное. Про Землес посылал, что не соответствует. Мало ли? Потом про помещичка одного: его согнали, а он опять. Так ответили, что вику про это известно, и что он право имеет. А какое же право, если помещиков уволили? Здесь несправедливость.
— Тебе в кружок рабкоров надо в городе поступить.
— Я сам знаю, да некогда все.
Тут в вагон вошел мальчишка, стал петь песню. Я ее записал:
— Посмотрите, братишки:
Разве я—человек?
Помогите, братишки,
Накопить на ночлег.
Как случился тот случай,
Всполошилось село...
Пронеслись мимо тучи,
А дождя не было.
Вижу, плачут сестренки,
Стала мать слезы лить:
Не хватило водички,
Чтобы рожь напоить...
Ох, сынок мой, Ванюша,
Ты прости свою мать:
Дома нечего кушать,
Нам пора умирать.
И поплелся я в город,
Поклонившись отцу:
Слезы льются за ворот,
И бегут по лицу...
Ночью в карты играю,
Днем хожу на трамвай,—
И пою—вспоминаю
Про плохой урожай...
Пастух после песни, когда парнишка пошел с шапкой, подозвал его к себе и затеял разговор. Парнишка отвечал неохотно и видно было, что ему поскорей хочется в другой вагон. Но пастух, видно, решил добиться от него толку и придержал парнишку за руку. Тогда парнишка вывернулся и дралка.
Читать дальше