Н Огнев - Исход Никпетожа

В конце концов мир варится в собственном соку. Т.-е. я хотел сказать, человечество. Сознание этого и есть горечь материализма. Но никакой уважающий себя человек не станет из материалиста идеалистом.

Математическая и неизбежная случайность (это противоречие выражает лишь тонкость понятия) двинула группировку атомов и молекул по пути, который называется жизнью. Этот путь в конце концов пресечется. Значит, все даром. Но жизнь есть лишь осмысливание бессмыслицы. Удовольствие и наслаждение жизнью есть ее цель, и эту цель нужно доставить всем, даже самому последнему люмпенпролетарию. На этом я базировал свои революционные убеждения.

Но настает срок, продиктованный моей волей, которая безгранична. Живи счастливо, если сможешь и сумеешь, Рябцев. Впрочем, ты круглый, масляный шар. Пройдешь, как на крокете, во все ворота.

Стихи и записи (в роде дневника) передай брату, если приедет и поинтересуется. Отцу ни под каким видом не давай.

С почтением и тов. приветом,

б. князь, теперь Скорпион Виктор Шаховской».

Пораздумав, как следует, над этим письмом, я пришел к следующим выводам. Шаховского задавили обстоятельства его рождения и происхождения. С этим все равно ничего не поделаешь. С такими мыслями он все равно — рано или поздно — наложил бы на себя руки. Но другое дело, насколько такие мысли могут быть близки мне? Такой вопрос может быть задан потому, что я тоже убежденный материалист.

Конечно, со смертью кончается все твое сознание. Но в том-то и сила, что от этого понятия до желания умереть очень большое расстояние. На самом деле, если твое сознание и твоя жизнь доставляют тебе удовлетворение, то самоубийство тут не при чем. А из этого, вывожу, что Шаховской ненавидел жизнь и врал (или ошибался, заблуждался), что у него есть какая-то цель, тем более революционная. Просто, он ненавидел жизнь и все окружающее, и самого себя, и потому очутился в положении скорпиона. Мало того, у меня было много разговоров с товарищами на ту тему, сила или слабость — самоубийство? И теперь, после изучения этого письма, я пришел к тому выводу, что, безусловно, это слабость.

В самом деле, возьмем такой пример. Сейчас у нас в стрелковом кружке идут бурные дискуссии насчет возможной войны с Польшей. Выясняется, главным образом, вопрос о том, чья пехота сильней и есть ли угроза поражения Красной армии в случае войны? (А война возможна, потому что английские империалисты во главе с Чемберленом всячески натравливают Польшу на нас, а в Польше во главе стоят буржуи). Так вот, польская пехота организована так, что каждому взводу приданы четыре ручных пулемета, и в этом состоит огневая сила этой пехоты. В нашей пехоте огневая сила сосредоточена в специальном пулеметном взводе, вооруженном станковыми пулеметами. Так что, если взять по-взводно, то наш взвод окажется в огневом отношении слабей, но зато рота в огневом отношении сильней польской. Потом еще: польская пехота воспитывается в активном духе, то-есть ее приучают больше к нападению, чем к обороне. (Да оно и понятно, потому что мы-то на них нападать не будем). Но и оборона, по польскому обучению, должна быть активной, то-есть, если, примерно, мы выбьем их из окопов — они обязательно, во что бы то ни стало, должны отвечать штыковым контр-ударом. Из всего этого видно, что польская пехота далеко не слабый враг. (Однако, в случае чего мы с ними справимся, потому что мы сознательней, знаем за что будем драться, а они не знают).

Так вот, я и представляю себе, что поляки со своими ручными пулеметами окружили меня со всех сторон, а я—у станкового пулемета и совершенно один (остальные убиты или оттеснены). Что я буду делать? Ведь скорпион, окруженный огнем, себя убивает, как говорит Шаховской. А я очучусь аккурат в положении скорпиона. Буду ли я убивать себя? Да ни с какой стати. Прежде всего буду отстреливаться до последнего патрона, — может, подоспеют товарищи. Потом буду обороняться штыком, и, уже потеряв все силы, сдамся в плен — ведь и в плену я принесу пользу рабочим и крестьянам. Это, конечно, если раньше не убьют. А убей я себя в этом кольце, значит, этим я признаю, что побежден до последней, энной, степени, и все равно от меня толку не будет, и я ненавижу жизнь. To-есть, попросту, я слаб, а вовсе не силен, а в борьбе за существование слабые погибают.

Силен ли я на самом деле? Может, я и не очень силен душой, но за мной стоит вся сила материализма и коммунизма, и это меня поддерживает: я не чувствую своего одиночества, как чувствовал Шаховской.