Н Огнев - Исход Никпетожа

— Его надо обязательно задержать, — говорил пастух.

— Что же ты с ним будешь делать?

— Я-то ничего, а вот в общество «Друзья Детей» отправить — там его пристроют к делу.

— Да ведь, ничего с ними не выходит, — сказал я, вспомнив свою практику с беспризорными.

—Как такое не выходит? Выйдет... Вот, теперь оркестры организуются... Ты помоги мне его на вокзале задержать.

Но парнишка соскочил версты за две до вокзала прямо на ходу с поезда, — и только мы его и видели.

Сегодня я долго ходил по коридорам университета. Народу еще очень мало — почти никого нет. Ко мне подошел какой-то парень в очках и спрашивает:

— Ты здешний или из провинции?

Я сказал, что здешний, тогда он попросился переночевать. Оказывается, он переводится из Ленинграда. Мне показалось, что он не совсем похож на начинающего вузовца, и я спросил:

— А сколько тебе лет?

— А что, разве заметно, — отвечает. — Да, я уже не птенчик. Десять лет по вузам мотаюсь. Все никак не могу найти подходящей специальности.

Меня этот вопрос тоже интересовал, поэтому мы разговорились. Я повел его домой. Вещей у него одно одеяло, не больно казистое. В Ленинграде он был на географическом отделении, а раньше — в Казани, на ИЗО.

— А здесь куда думаешь приткнуться?

— Я решил на медфак, — ответил он важно. Вообще, он все делает важно, несмотря, что худой, маленький и в очках. Он так и сказал:

— К себе самому нужно относиться с уважением, тогда и все другие уважать будут.

— Ну, а если медфак тебя не удовлетворит, тогда куда?

— Я еще не использовал этнофака, административного и нархоза, — об’яснил Корепанов-Гуськовский, — такое у него чудное фимилие (У меня было еще в школе много столкновений с Никпетожем, как писать: фамилия или фамилие, то-есть средний род. Никпетож настаивал, что женский род, но я пишу и теперь фамилие, потому что оно относится ко всем: к мужчинам, женщинам и детям).

Дома папанька его спрашивает:

— А сам вы из каких?

— Из всяких, — говорит Корепанов. — Отец мой был священник, мать — актриса, а сам я еще не знаю, кем буду. Годиков пять еще проучусь, а там посмотрим.

— Что ж ты делал во время гражданской войны? — спрашиваю.

— Все. Сначал воевал, потом лечил, потом с агитпоездом ездил, потом у белых кашеваром был, а потом у наших подрывником был.

— И все учился?

— Когда время было — учился. У меня книги всегда с собой.

И верно, когда ложились спать (а я ему постелил на полу тюфячок), он из своего одеяла вывернул штук пять книг, аккуратно уложил их у изголовья, потом снял брючки, тщательно их разгладил и уложил под тюфячок. Мне стало смешно.

— Чего смеешься? — говорит мой батька. — Это он правильно делает: складка не потеряется, а складка в брюках самое первое.

— Да я не из-за складки, — сказал Корепанов, укладываясь и раскрывая книгу. — Это просто экономия. Этим моим брюкам пять лет. А если бы я их не складывал и не чистил, пришлось бы давно новые покупать. А купилки-то где? Со стипендии не разживешься, а дрова грузить я не могу по случаю слабосилия.

Полежали мы молча некоторое время, он все читал, потом он как захохочет.

— Ты чего? — спрашиваю.

— Немец проклятый, — хохочет Корепанов. — Объявил, что у женщин души нет и что женщина, как таковая, не гениальна и не может быть гениальной.

— Истинная правда, — скрипит папанька со своей кровати. — Ни одной бабы не видал, что с душой.

— Да что ты читаешь-то? — спросил я у Корепанова.

— Такой есть немец Вейнингер, его книгу: «Пол и характер».

— Если про пол, оставь у меня — почитать. А ты, папанька, прожил целую жизнь, и не хочешь признать за женщинами право? Это с твоей стороны просто несознательно.

— А ты повидай столько баб на своем веку, сколько я, — тогда и рассуждай. Ты еще сосунок.

Была первая лекция по совправу профессора Федоровского. Этого Федоровского ребята очень хвалили, да и верно, оказалось, что он очень хороший оратор, и у него все понятно. А первая лекция во многом ответила на мои мысли.

— Предположите, что к вам в комнату пришел человек, который с первого абцуга нача ругать современную русскую жизнь, — сказал Федоровский. —Человек этот может быть эмигрант, может, просто обозленный потерей своего давнего имущества собственник. И вот, он утверждает, что в СССР не действуют законы, что права не существует, что все делается по произволу и за взятки. Как вы его не убеждайте, какие доводы не приводите, — он будет стоять на своем, потому что его психика — психика собственника — вся в прошлом и не может подчиниться новым понятиям. А когда вы его спросите прямо, что хорошего в прошлом он потерял, он никогда не ответит, что собственность, или чины и ордена, или положение, или должность, на которой он получал 300 рублей довоенными рублями. Он обязательно скажет, что потерял Россию. Что большевики загубили Россию, как нечто абстрактное, что в той, старой, России действовали хорошие законы, а сейчас нет никаких, и так далее. Вы, конечно, найдете целый ряд блестящих доводов, которыми вы только лишний раз убедите самих себя, но никак не своего противника. Но раз уж речь зайдет о России, то не забудьте один небольшой пример из области биологии, который я вам сейчас приведу.