Алексей Балакаев - Бамбуш

— Ты почему плакала? — спросил Боря.

Пришел наконец день, которого ждали годы, — День Победы.

Девятого мая люди обнимали, целовали друг друга. Не смолкали радостные песни. Даже поезда, которые проходили в этот день через нашу станцию, гудели беспрерывно, и их гудок вливался в общий радостный гомон возбужденных людей.

Рядом с ликованием жило и горе. Старухи и старики, у которых погибли на войне сыновья, женщины и вдовы, чьи мужья пропали без вести, юноши и девушки, не дождавшиеся отцовских писем. Они безутешно плачут.

Я хочу как-нибудь сдержать себя. Креплюсь. Но это не удается. Слезы катятся сами.

— Не плачь, — утешает меня Боря и нежно гладит мою руку.

У мальчика у самого глаза блестят, как вишни под дождем. Но он не плачет, как я. Борю я считаю своим большим другом. Порою он мне кажется ровесником.

Он тоненькими пальцами смахивает слезы с моих щек и шепчет:

— Не плачь.

— Боря, Боря, — вздыхаю я глубоко.

— Что? — спрашивает мальчик и прижимается ко мне.

— Я никогда не увижу своего отца.

Я задыхаюсь. Мои плечи вздрагивают. Я вспоминаю лето 1942 года. Вижу сквозь сетку слез серую бумажку, которую получила моя мама: «Ваш муж геройски…»

Боря ласково касается моих волос. Его маленькая ручонка кажется мне нежной, как рука моей матери. Когда я был маленьким, меня так же гладила моя мама. А папа… Нет, нужно взять себя в руки.

На мою шею падает жгучая капля. Глаза Бори тоже наполнены слезами. Я не задаю ему вопросов.

Мальчик говорит сам:

— Я, наверно, тоже не увижу папу.

— Увидишь, обязательно увидишь, — убежденно, горячо говорю я, забывая о своем горе.

— До сих пор нет его.

— Война только сегодня кончилась.

Боря вздыхает.

В этот выходной день мы с мамой пошли копать землю под картошку неподалеку от поселка.

Работа с непривычки идет тяжело. Самое трудное — это первый день. Молчит мама, молчу и я. Копаем и копаем.

У мамы спина устает быстро, она хочет распрямиться, прогнать боль. Но спина ее, как застывшая, не поддается. Мама долго стоит, согнувшись, как коромысло…

Пора идти на обед, но не хочется прекращать работу. Мы уже взяли разгон.

Мама говорит:

— Еще по одному ряду прокопаем и уйдем на обед.

Заканчивается этот ряд, и я предлагаю:

— Мама, давайте еще по одному ряду…

Вдруг я вижу, что со стороны поселка бежит моя сестренка. Она размахивает руками и что-то кричит. Ее слов не слышно.

— Бор-ря… — наконец разбираю я.

Сердце мое сразу холодеет. Падает к ногам. Лопату свою я втыкаю в землю и бегу навстречу сестренке.

— Что случилось?

— Боря под поезд… — рыдает сестренка.

День сразу превратился в ночь. Со всех сил бегу на станцию. Земля будто растянулась. Кажется, я не бегу, а стою на одном месте. Ноги точно в путах. Наконец окраина поселка. Необычное оживление. Толпятся женщины, дети. «Стало быть, правда…» На бегу кричу незнакомой старухе:

— Это правда?

— Что? — пугается женщина.

Не дождавшись ответа, бегу дальше.

У железнодорожной больницы много народу. Женщины плачут. Не могу разобрать, что они говорят, — уши мои заложены.

Толкнул несколько человек — ничего не вижу, глаза мои ослепли.

— О боже, о горе! — голосит тетя Феня.

Вбегаю в приемную больницы.

— Где Боря? — спросил я у первой встречной санитарки.

Девушка подбородком указала на одну из дверей. Я с силой открыл дверь. В комнате — врачи в белых халатах.

— Где Боря? — Я шагнул навстречу пожилому врачу в очках.

— А вы кто? — спросил врач.

— Я… я… я…

— Брат? — подсказал мне врач.

— Да.

— Тогда вы должны услышать правду: мальчик в тяжелом состоянии. Надежды нет. Потерял очень много крови.

— Где он?

— Пойдемте. — Доктор подал мне белый халат и куда-то повел.

Мой друг лежал в крайней комнате. Глаза его были закрыты. Лицо стало белое как молоко: трудно отличить от простыни. Губы еле-еле шевелятся.

Я вдруг сразу ослаб, чуть не упал. Врач удержал меня за плечо.

— Мама, мамочка моя… — чуть слышно произнес Боря.

Я кинулся к нему, но врач резко остановил меня.

— Папа, папочка… иди сюда…

Выдержать это было невозможно.

— Где же ты, Бадма?..

— Я здесь, — сказал я и наклонился над мальчиком.

Веки его едва приподнялись. Глаза, которые всегда излучали живой огонь радости, гасли. Секунду он лежал молча.