Фрида Вигдорова: Двенадцать отважных

Большие карие глаза Лены смотрели на Домну Федоровну испуганно и жалостливо. Девочка старалась ей помочь в сборах, но, обычно деятельная и сноровистая, сейчас она делала все невпопад: хотела поискать в посудном шкафу чайник и столкнула с полки большую, в красных горошинах, чашку, рассыпала сахарный песок, и теперь он противно хрустел под ногами.

Выручила Варя Ковалева. Эта высокая, степенная девочка в белом, повязанном кончиками назад платочке только недавно стала бывать у Носаковых и, казалось, еще не могла знать порядков в доме. Однако она быстро нашла чайник для заварки, спустилась в подполье и достала оттуда немного картошки, хорошо сохранившихся, прошлогодней засолки огурцов. Домне Федоровне она принесла из горницы новый платок и башмаки. В корзине все переложила заново, оставив в ней лишь самое необходимое.

Домна Федоровна по-прежнему никого не замечала, ни во что не вмешивалась. И только увидев на пороге запыхавшуюся дочь Галю с маленьким сыном на руках, которую весть о войне застала в соседнем селе, присела на табуретку и, бессильно опустив руки, сказала:

— Галь, мы с Васей уходим…

Трехлетний Толя пристально смотрел на всех круглыми черными глазами, потом взглянул на застывшее лицо бабушки и громко заплакал.

И опять же Варя первой догадалась взять у Галины мальчика. Она отошла с ним в сторонку, зашептала что-то на ухо — и слез на его глазах как не бывало.

Галина уговорила мать задержаться на час-другой.

— Ноша у вас тяжелая, — сказала она, — а ведь двенадцать километров идти. От сельсовета скоро еще одна машина в Артемовск пойдет. На ней и уедете.

Васины товарищи сбегали домой — и опять к Носаковым. Не сговариваясь, собрались в тесной, в три шага, Васиной каморке. Сидели и молчали, потому что есть на свете много такого, о чем не скажешь вслух, даже если рядом с тобой близкие товарищи.

Неужели, думали ребята, Вася действительно останется жить в Артемовске. Они попросту не мыслили себе жизни без веселых, шумных сборов вот в этой, увешанной Васиными рисунками каморке или за селом, в глубоком овраге, густо поросшем тонкими деревцами и кустарником. Тут нетрудно было вообразить, что ты в тайге, или в джунглях, или на необитаемом острове. Особенно если рядом был Вася — мечтатель и фантазер.

Оля Цыганкова сидела, положив голову Наде на плечо. У Оли круглое румяное лицо, коротко, как у мальчишки, остриженные прямые волосы, вздернутый нос и озорные глаза — кажется, будто она только и думает, как бы всех кругом насмешить. Говорить Оля может без умолку, ничего не умеет держать про себя, хотя каждый вечер, ложась спать, бесповоротно решает с завтрашнего дня быть такой же серьезной и сдержанной на язык, как ее подружка Надя.

Но и Оля почему-то не может сказать Васе: «Не уходи надолго, нам без тебя будет скучно». Другие же и подавно не могут. Наверно, еще потому, что чувствуют: Васе труднее, чем им, — они-то хоть остаются в родном селе, где все свои.

А Вася вовсе не собирается жить в Артемовске, он по-прежнему надеется уговорить мать поскорее вернуться сюда. Но мало ли что случится! Нет, сейчас он ничего не может обещать ребятам.

Первым нарушает молчание Борис. Он старается прикрыть волнение усмешкой.

— Заведутся у нашего Василия новые дружки, да не простые, а городские!

— Ну и что? — Лена воинственно выпрямилась. — А тебя завидки берут?

— Да бросьте вы пререкаться, — тихо просит Надя.

В комнату влетел Толя Цыганенко, румяный, с прилипшими ко лбу темными прядями волос. Он сообщил, что машина, на которой шофер обещал подбросить Носаковых в Артемовск, отправится через час. Они с Володей Лагером уже положили в кузов все вещи.

— Не поставили бы чего на корзину, — заволновалась Варя, — всю посуду перебьют.

— Как бы не так! Там Володька остался караулить, — успокоил ее Толя. — Да, Толька, — хлопнул он по плечу Толю Прокопенко, — тебя мать кличет. Ребята, слыхали, что Толька удумал? На фронт записаться! Правда, правда. Мать плачет — ужас!

— Толька! — ахнула Оля.

— А что тут такого? — пожал плечами Прокопенко. — Вы же знаете, мы с Борисом все равно после школы в военное училище собирались.

И Борису Метелеву и Толе Прокопенко шел шестнадцатый год. Но Анатолий выглядел взрослее. У него были крупные черты лица, темные спокойные глаза, гладко зачесанные назад волосы. Он ни от кого не скрывал, что хочет стать военным, и уже теперь, как видно, воспитывал в себе черты, которые, по его разумению, отличают военного человека. Он лучше всех в школе стрелял, был хорошим гимнастом, лыжником, и если пионеры отправлялись в поход или во время праздников на демонстрацию, то его назначали командиром колонны.