Константин Кислов - На узкой тропе [Повесть]

Мадарип-ишан редко бывает у Мадумара, а если и бывает, только тайно, чтобы никто не видел. Хальфам-ишана дорога к Мадумару совсем закрыта. Чтобы разговаривать с ними о каких-то серьезных и тайных делах, надо передать ему заветный тумар. А если нет его? Мадумар захлопнет перед носом пришельца Калитку и даже имени не спросит. А тумаров всего два: один у Мадарип-ишана, и никто не знает, где он хранит его. А второй — у самого Курасадхана.

Так и жил себе Мадумар-ткач спокойно в тихом тупичке, давно уже не ткал яркий, как звездное небо, ханатлас, а караулил на сушилке пряжу.

Покой Безрукого тупика был нарушен неожиданно и в такое время, когда правоверные, забыв мирскую канитель, стоят на молитве. Неуверенно звякнуло кольцо на калитке. Безрукий продолжал молиться: «Мальчишки-проказники озорничают. Вот я их проучу», — подумал он. Но кольцо тихонько брякнуло еще раз. Мадумар-ткач поднялся и, не окликнув, открыл калитку. Перед ним в душном сумраке вечера стоял нищий. Мадумар скорее сердцем почувствовал, чем понял умом, кто стоит перед ним. Он шагнул в сторону и пропустил нищего во двор.

— Что вам надобно, почтеннейший? — спросил он сразу охрипшим голосом.

— Благодарение аллаху за то, что он помог мне найти вас живым и здоровым, Мадумар-ака. Я счастлив, — ответил нищий и оборвал на шее гайтан с кусочком кожи. — Возьмите, это вам…

Мадумар-ткач тихо притворил калитку, заложил ее палкой и проводил гостя в мужскую половину дома. Пока он хлопотал во дворе и распоряжался, что приготовить для гостя, тот, привалившись к стене, задремал. Безрукий включил свет и только теперь внимательно разглядел тумар. Все было правильно. И даже молитва, та, которую больше всего любил повторять Курасадхан, — не вся, первая половина молитвы. Так должно быть.

— Как видите, все правильно, — заплетающимся языком прошептал нищий. — Я очень извиняюсь, Мадумар-ака. Оч-чень извиняюсь… Не помню, когда последний раз спал. И была ли вообще такая благословенная аллахом ночь. Не знаю… Зовите меня Хаджиусман. Больше я вам ничего не скажу сегодня, любезнейший…

— Умойтесь с дороги, я помогу вам, — сказал безрукий. — А пока приведите себя в порядок, плов будет готов. Нельзя натощак ложиться, уважаемый, аллах не даст вам спокойного сна.

Тяжело подниматься на ноги Хаджиусману, но он — гость, нельзя перечить хозяину дома. Вода немного освежила голову, однако для большого разговора он еще не был готов. После плова его еще сильнее стал клонить сон и, наконец, свалил. Ночь для Мадумара-ткача была сплошным испытанием. Он постелил себе у порога — на всякий случай. Несколько раз за ночь вставал и выходил во двор, сердито ворчал на ишака, фыркавшего под навесом, на собаку, вдруг начинавшую ни с того ни с сего тявкать. И только перед рассветом, когда ночную духоту разогнал предутренний ветерок, он ненадолго забылся.

…Прежде чем открыть глаза, Хаджиусман нащупал в изголовье нож и, услышав осторожные шаги, подскочил, как ужаленный.

— Не бойтесь, уважаемый, это я, — послышался вкрадчивый голос хозяина. — Не тревожьтесь, здесь никого нет.

Хаджиусман убрал из-под подушки руку. Лицо его блестело от пота, а маленькие недоверчиво-колючие глазки так быстро перебегали с предмета на предмет, что Мадумар-ткач, с сочувствием покачав головой, сказал:

— Натерпелись вы, оказывается, страху.

— Всякое было, Мадумар-ака, — тихо вздохнул гость. — Думал, погибну в песках от жажды и змей. Никогда еще столько не видал гадов. Даже во сне лезут на меня проклятые твари. Вот и сейчас… Счастье мое — проводники попались опытные.

— Ничего, бог милостив. Все будет хорошо, — успокаивал хозяин. — Страх и усталость — позади. Я уверен, вы привезли радостные вести.

Хаджиусман так сощурил глаза, что стали видны только красные, припухшие складки. Закусив клок бороды, он молчал.

— Как наша надежда?

— Не надо! — прервал Хаджиусман и поднял руку, словно запросив пощады. — Не надо. По воле всевышнего я и взял на себя столь опасный труд, уважаемый Мадумар-ака, — начал он, сдерживая осипший от постоянной жажды голос. — Я пришел, чтобы выполнить его последнюю волю и распорядиться завещанием.

— О-о, великий аллах!

— Да, его нет с нами. Аллах уготовил ему святую жизнь. Он заслужил.

Они шептали молитвы, призывая всевышнего быть мудрым и великодушным, когда перед ним предстанет его раб и храбрейший воин. Пусть будет ему там хорошо и весело. Пусть успокоится его мятущаяся душа. Единственной рукой, черной и жесткой, как корень саксаула, Мадумар-ткач огладил бороду. Лицо его было дряблым. Глаза потухли, одинокая слеза тускло поблескивала на впалой щеке.