Лилия Сорокина: Третий лишний

Директриса сказала, посмотрев на часы:

— До звонка еще целых пятнадцать минут, так что марш в класс.

То, что она не потащила нас к себе в кабинет сразу, тоже не предвещало ничего хорошего. В класс, конечно, идти было глупо, и мы пошли под другую лестницу.

Гром разразился на следующий день. Сразу после пятого урока, когда мы готовы были ринуться домой и уже предвкушали, как застрянем пробкой в дверях, в класс вошла Мария Алексеевна, или Маруся, как мы ее ласково называли за веселый характер. По ее решительному виду мы поняли, что домой пока не пойдем.

Оставлять нас после уроков без предварительной подготовки считалось делом довольно опасным и рискованным — мы могли выйти из берегов, как однажды сказала о нас географичка.

Но Маруся — другой разговор. Она же наша классная. Она по должности своей может нас оставить. Едва поздоровавшись с нами (мы еще не виделись), Маруся спросила:

— Вы случайно не знаете, за что нас всех вызывает директор?

Все мы страшно удивились:

— Нас вызывает директор?

— Вот это новость!

— Соскучилась, должно быть!

— На то она и директор, чтобы вызывать!

Маруся выслушала наши остроты довольно охотно. И даже стала советоваться:

— Вы так думаете?

— Думаем!

— Что-то я слышала насчет воздушной почты…

Я покраснела. Осторожно посмотрела вокруг себя. Но у всех были вопросительные и наивные лица, как у младенцев. Неужели никто не помнил вчерашней записки? Юрка толкнул меня локтем в бок:

— Что я говорил? А?

Вообще не верилось, чтобы нас вызывали из-за этого. Воздушная почта — обычная вещь! Тем более урок мы не сорвали.

Но Маруся была все-таки напугана, потому что у нее был довольно взъерошенный вид, а большие глаза стали еще больше. По-моему, она боится директора так же, как и мы. Бедная Маруся, она никак не привыкнет к нашим выходкам. Да и можно ли к ним привыкнуть? Каких-то полмесяца назад нас трясли, как грушу, за Едкую Щелочь — так Ленька Рыбин при всех назвал учительницу химии, а мы заржали, вместо того чтобы скорбно промолчать, а потом на классном часе устроить Рыбину головомойку. Кличка была довольно остроумной, а главное, соответствовала действительности — все классы, где она работала, называли ее только так (разумеется, за глаза), и с этим ничего нельзя было поделать.

— Слушайте, что я вам скажу, — сказала Маруся. — Если виноваты, имейте мужество признать это.

Ленька тотчас зло выкрикнул со своего места:

— С такими адвокатами, как Дорофеев, не пропадете! Он поможет сочинить вам оправдательную речь.

Юрка засмеялся и сказал:

— Все понятно!

— Что тебе понятно, девчачий угодник?

Юрка покраснел, хотел что-то возразить, но Маруся прекратила их пикировку. Я подумала: «Наверное, она еще не знает про лестницу».

— Имейте мужество, — сказала еще раз Маруся.

Все с этим согласились, потому что привыкли раскаиваться, и двинулись из класса. Как только мы подошли к лестнице, Ленька скакнул на перила и помахал нам ручкой, моментально скатившись вниз.

— Ты куда? — крикнули мы ему.

— К маме, — сказал он. — На этот раз я умываю руки. Смелее, Ка-Бу! — Это Ленька крикнул у самой раздевалки и показал, как он умывает руки.

«Уж лучше за лестницу, чем за записку», — думала я, когда мы стояли в очереди к директору школы. Прошло минут десять, но нас никто не вызывал. Кто-то предложил:

— Давайте посчитаемся.

Мы посчитались. Никто не хотел быть тринадцатым. Женька Семин, или Маленький Рац, не мог жить без идей ни минуты, поэтому он предложил быстро-быстро сделать двадцать шесть бумажек, а на одной написать роковое число.

— Кому оно достанется, тот первым пойдет к директору.

Так и сделали. И в тот момент, когда мы устроили веселый свал, вытаскивая свою судьбу из чьего-то фартука, на пороге появилась директриса:

— Развлекаетесь?

И хотя сказано это было довольно тихо, мы быстро замолчали. Стало слышно, как Елена Ивановна играет ключами.

Нас сразу всех пригласили в кабинет, и мы набились в эту маленькую комнату, как соленые грибы в банку. Наша Маруся тоже была здесь. Елена Ивановна села в свое кресло, поправила в стакане карандаши и только после этого сказала:

— Я не спрашиваю, кто написал эту мерзость. — И она помахала запиской, как флажком. — Не это главное. Главное другое. Что вы способны написать такое. Вы делаете это не стесняясь. И наглеете с каждым днем, особенно Рыбин. Что-то я его не вижу, где он?