Тодд Хазак-Лоуи - Где-то в мире есть солнце. Свидетельство о Холокосте

Феликс, не глядя на меня, покусывает нижнюю губу.

— Не переживай. — Он утер рукавом пот со лба. — Главное — беги к воротам. Я передам тебе мяч.

Я стараюсь, но почему-то выходит все хуже. Бегу к воротам, как Феликс велел, и он передает мне мяч, как обещал. Но, когда я бью по мячу, каким-то образом попадаю совсем не туда, и мяч вообще вылетает с поля.

Я вижу, что Феликс уже махнул на меня рукой, теперь он пытается вести всю игру сам. Но хоть он и здорово играет, его брат Пудлина, похоже, еще лучше. В паре с Педро он точно сильнее.

— Го-о-ол! — орет Педро.

Четыре — один.

Я хочу предложить, чтобы меня поставили в защиту вместо Густава, но тут Брена хватает меня за рукав и тащит к Феликсу.

— Я понял, в чем беда, — говорит он Феликсу, и я чувствую, как у меня деревенеет лицо. Надо сказать им, мол, я только что вспомнил, что Франта просил помочь ему после обеда, но тут Брена продолжает: — Он не знает нашу речовку.

— Не знаешь речовку? — щурится Феликс.

Что еще за речовка? Я молча пожимаю плечами.

— Рим, рим, рим, темпо нешарим, — почти шепотом произносит Брена. — Густав и Арношт не из нешарим, так что по правилам мы не должны использовать ее сейчас.

— Темпо нешарим? — переспрашиваю я.

— Да. — Феликс кивает. — Это значит: вперед, вперед, вперед, нешарим. Это наша речовка. На случай, когда играем против других комнат. Ее сочинил Франта. Он наш тренер.

— У нас и тренер есть?

— Разумеется, есть! — говорит Феликс. — Что за команда без тренера!

— У нас есть команда? — все еще не верю я.

Брена рассмеялся:

— Конечно! Отличная команда. Намного лучше «Спарты Терезин», за которую играют Густав и Арношт. Несколько недель назад мы их разгромили шесть — один.

— Семь — один, — поправляет его Феликс.

— А меня возьмете? — спрашиваю я.

— Ты же из нешарим? — вопросом на вопрос отвечает Феликс.

— Ну да.

— Рим, рим, рим, темпо нешарим! — Брена нараспев произносит волшебное заклинание, покачивая в такт головой.

Я повторяю за ним:

— Рим, рим, рим, темпо нешарим.

— Рим, рим, рим, темпо нешарим! — подхватывает Феликс, и вот мы уже проговариваем эти слова все вместе громким шепотом, сблизив головы, почти соприкасаясь лбами.

— Пошли! — кричит нам Коко с другого конца поля. — Хватит болтать!

Феликс хлопает меня по плечу и подталкивает к моей части поля.

И не то чтобы башмаки вдруг сделались удобнее или мои легкие вдруг вспомнили, как работать на высоких оборотах, но что-то изменилось. Теперь каждый раз, когда я даю маху — то есть примерно каждые тридцать секунд, — я бормочу себе под нос: «Рим, рим, рим, темпо нешарим» — и сразу происходит что-то… не знаю что, но мне становится лучше. По крайней мере, уже не так скверно.

Феликс передал мне мяч, и на этот раз мне удалось его удержать. Хотел ударить по воротам, но вместо этого, как раз когда Педро уже набежал на меня, сделал обратный пас Феликсу, и тот проскочил мимо Эриха.

Четыре — два.

Рим, рим, рим, темпо нешарим, твержу я себе снова и снова, и дыхание выравнивается, подстраивается под нашу речовку.

Гида ведет мяч мне навстречу, и вдруг я разгадал его маневр: он хочет сделать финт вправо, а свернуть влево. И я просто взял и выставил ногу слева от него. Мяч у меня, и я посылаю его Феликсу.

Четыре — три.

Рим, рим, рим, темпо нешарим, крутится само собой в голове. Уже нет надобности думать о словах, и голос, который их твердит, мой и в то же время не совсем мой. Несколько голосов сразу. Лучше всех я различаю Феликса и Брену, но есть и другие.

Франта. Хотя я почти не знаю нашего мадриха, но я слышу его громкий и ясный голос, ведь это он придумал, что мы — нешарим. Он объясняет нам разные вещи, и читает книги, и велит подниматься по утрам. Вот почему голос его всегда и очень решительный, и очень добрый, вместе и то и другое.

Мяч летит в мою сторону. Рим, рим, рим, темпо нешарим! И это еще не все голоса. Я слышу и папу тоже. Да, конечно, я его слышу. Папа всегда уговаривал меня не унывать, если что-то не получалось. Говорил, что у меня все получится, стоит только захотеть и как следует сосредоточиться. Он помог мне подняться, когда я учился кататься на велосипеде и в первый же день упал. Он присел на корточки, обнял меня, вытер кровь с разбитой коленки. Спросил тихонько, готов ли я попробовать снова. Да, ответил я. И пять минут спустя я уже ехал на велосипеде так, словно отроду умел им управлять.

Странное дело, все это время я старался не думать о папе. Уже несколько месяцев. Не хотел плакать снова и снова. Но на этот раз при мысли о нем мне становится не только грустно. Да, мне грустно, и все же я чувствую что-то еще. Как это называется, когда тебе уже не кажется, что все и дальше будет так же скверно, как было до сих пор. Что это за чувство — будто в этом месте, в Терезине, может найтись и что-то хорошее?