Всеволод Привальский - Повесть о бедном солдате

— Сбежал! — ахнули солдаты.

— Ну, и эти сбегут, ежели не приколоть!

— В штыки их!.. К стенке!..

Ну вот и настала она, та самая минута, о которой говорил Серникову Федосеев: «А мы их штыком!» Что ж, это дело справедливое, подумал Серников и про себя решил: скомандует Антонов-Овсеенко «В штыки!», он подденет того самого Кишкина, что прятался за портьерой.

Но Антонов-Овсеенко, подняв руку, крикнул:

— Спокойно, товарищи! Мы пришли не убивать, а только арестовывать. Министров будет судить революционный суд. А пока отправим их в Петропавловскую крепость.

Все же толпа еще немного покричала, но постепенно поуспокоилась: главное — дело было сделано, Зимний дворец взят, правительство арестовано.

— С юнкерами что делать? — спросил Федосеев.

— С юнкерами? — Антонов-Овсеенко на минуту задумался и сказал: — Я полагаю, отпустить на все четыре стороны под честное слово оружия в руки больше не брать. — Улыбнулся и добавил: — Разве что на нашей стороне.

Арестованных увели.

Все кончилось.

Безотчетным движением Серников снял папаху и, облегченно вздохнув, рукавом вытер со лба пот. Это был жест человека, закончившего трудную, но полезную работу, которую выполнил с чисто крестьянским рвением, точно поле свое вспахал.

Только теперь он с любопытством огляделся, и хотя в комнате царил беспорядок, каждая из находящихся здесь вещей казалась Серникову сказочно красивой и богатой. Взгляд его остановился на диковинных часах под стеклянным колпаком — их золоченый корпус стерегла сама смерть с косой в руках. Он даже подошел поближе. Часы отчетливо и мерно тикали, вдруг фигурка смерти три раза взмахнула косой, словно голову кому-то отсекала, а часы отбили три мелодичных удара.

Конечно, Серников, как и другие задержавшиеся в этой комнате солдаты, матросы, красногвардейцы, не понимали, да и не задумывались над тем, что творят историю, что годы спустя о таких, как они, будут говорить и вспоминать с удивлением, восхищением и долей зависти.

— Теперь чего делать? — деловито спросил Серников Федосеева.

— А? — вскинулся Федосеев, безмятежно скручивавший цигарку. — Чего делать? А ей-богу, вроде бы и нечего! Все! — Он оглушительно захохотал и радостно хлопнул Серникова по плечу. — Все!

Оживились и радостно заулыбались все, находившиеся в комнате.

— Пошли юнкеров по домам распущать! — вспомнил Федосеев, и все двинулись за ним.

Прошли по коридору в большую круглую залу с колоннами, откуда распахнутые двери вели во внутренние помещения. Всюду бродили люди с винтовками, только что бравшие штурмом этот дворец. Бродили теперь уже бесцельно, из чистого любопытства, останавливались перед картинами, колупали пальцем непонятно зачем натянутые на стены шелка, садились в раззолоченные кресла; задрав головы и открыв рот глядели на потолки, расписанные голыми бабами.

Часть юнкеров уже разбежалась, большинство оставшихся в ожидании своей участи собрались в двусветном Белом зале. Судя по всему, тут, как и во многих других помещениях, была их казарма: на паркете затейливого рисунка валялись грязные тюфяки, перепачканные шинели, немытые котелки и множество пустых бутылок. Инкрустированные столы залиты оружейным маслом, гобеленовая ткань кресел и стульев запачкана остатками пищи, местами пропорота. «А еще барчуки!» — презрительно подумал Серников.

Федосеев молча осматривал толпу вояк, когда послышался ломкий мальчишеский голос:

— Что с нами будет?

— Что будет? — загремел Федосеев. — Поди-ка сюда, — поманил он пальцем юнца. — И когда юнкер с полудетским, красивым, испуганным лицом несмело вышел вперед, Федосеев, не сводя с юнкера грозного взгляда, неторопливо снял ремень и вдруг гаркнул: — А ну, скидай штаны!

Мальчишка попятился от этого огромного рыжеусого солдата, который наступал на него с ремнем в руках. Губы его тряслись, в глазах прыгал страх.

Онемевшая на мгновение толпа солдат и красногвардейцев, окружавшая юнкеров, весело и одобрительно загоготала.

— Верно, братцы! — крикнул кто-то, тоже распоясываясь. — Всыпать соплякам, чтоб всю жизнь помнили.

— Как ты смеешь, хамское отродье! — послышался вдруг истерический выкрик, и к Федосееву подскочил высокий прапорщик. — Мало вас наши отцы на конюшнях пороли! Хамы, сволочи, мерзавцы! — он зашелся в истерическом крике.

Федосеев, опешивший было от такой откровенной ненависти и наглости, шагнул вперед, схватил прапорщика своей могучей рукой, поднял, встряхнул несколько раз и опустил на пол.