Станислав Востоков - Брат-юннат [litres]

Без толку постояв перед клеткой с турако, посетители переходили к чёрным какаду. Тут кто-нибудь обязательно восклицал: «Ну и рожа!»

Просто счастье, что какаду не понимают людей: им было бы крайне неприятно дни напролёт слушать подобные «комплименты».

Чёрных какаду можно назвать антиподами турако, их отражениями в кривом зеркале. Главное у какаду – не по размеру большой клюв, который придаёт этим попугаям вечно удивлённое выражение. Помпей дружески называл какаду «шнобелями».

Из-за огромных клювов их глаза съехали наверх и немного к затылку. Всё в них было неказисто. «Шнобели», казалось, это понимали и стеснялись посетителей. В отличие от своих молниеносных соседей, чёрные какаду подолгу сидели под потолком клетки, вероятно предаваясь тягостным размышлениям о несовершенстве нашего мира вообще и себя в частности. Иногда, видимо в особенно сильные приступы ипохондрии, они оглашали зоопарк душераздирающими криками, от которых кровь стыла в жилах, а из рук самых нервных посетительниц падали сумочки.

Экспозицию Голубятни продолжали три пары крупных ожереловых попугаев. Ничего интересного в них не было, но они хотя бы не прятались от публики, и, дойдя до их клетки, люди переставали думать, что они зря потратили деньги на билет.

Ближе к концу обитали орлы-карлики. Они действительно имели суровый облик орлов, но размерами не превышали голубя. Это выглядело немного комично, но больше – удивительно. Я сам слышал, как некоторые дети убеждали родителей, что перед ними орлы, которые «в детстве много болели».

Замыкали экспозицию или, наоборот, начинали – как посмотреть – говорящие вороны Вова и Роза. О них я расскажу позже.

В главном здании Попугайника, в просторных стеклянных вольерах, жили разнообразные крикливые аратинги и не менее крикливые ары.

В большинстве птицы выглядели неплохо, но некоторые страдали облысением из-за нервных расстройств. Котельная, рядом с которой стояли Голубятня и Попугайник, одновременно служила мастерской зоопарка, и оттуда часто неслись отвратительный скрежет металла и оглушающие удары молота. Отдохнуть от шума Помпей уходил в наш не столь тёплый, но куда более тихий отдел. Однако попугаи этого сделать не могли, отчего некоторые из них приходили в ужасное расстройство и не менее ужасное состояние. Небольшие передышки случались в выходные и после очередного взрыва беспризорного котла.

Пожалуй, самым интересным из обитателей Попугайника был крупный зеленокрылый ара по кличке Пижон. Он любил танцевать. Стоило кому-нибудь негромко запеть, как Пижон начинал приплясывать: он кружился, взмахивал крыльями, притопывал и кивал головой.

Особенно ему нравился рэп. Услышав его, Пижон подпрыгивал, раскачивался и оглашал зоопарк дикими криками. Посетители пугались, и нам приходилось объяснять, что это просто один из попугаев слушает радио.

В середине осени из какого-то чрезвычайно длительного отпуска вышла Екатерина Сергеевна – начальница Птичьего отдела.

Объявившись на рабочем месте, она взялась за разболтавшийся коллектив. На этом его вольница закончилась.

До сих пор мне казалось, что официального начальника отделу не полагается, а роль «старшего» исполняет Сергей. Во всяком случае, к его мнению все прислушивались. То есть все, кроме Тетериной. Но оказалось, что роль руководителя он просто присвоил, полагая, что приносит себя в жертву ради пользы дела.

Колючие глаза вернувшегося начальства смотрели через необыкновенно толстые очки и могли кого угодно поставить на место. Под этим взглядом присмирела даже Тетерина.

Количество гостей у нас быстро убавилось. А коллектив в полном составе был направлен на чистку запущенных стоков на Пруду и в отжимах между клетками, которые не видели веника несколько месяцев и давно были включены природой в естественный круговорот грязи.

За глаза Екатерину Сергеевну звали Мымрой Сергеевной. Но, несмотря на жёсткость характера, она пользовалась большим уважением. Ведь вышла она из той же студенческой среды, что и основная часть её подчинённых.

Однажды, когда я особенно отличился на чистке Пруда, Мымра Сергеевна спросила, кем я, собственно, хочу быть? Художником или всё-таки биологом? Ради чего я отираюсь в отделе и покрываюсь грязью, позволявшей мне даже в самом полном троллейбусе ездить абсолютно свободно?