Гариф Губай - Дочь бакенщика

На воле поднялся ветер. Заморосил дождь. Наступила полночь. А Ильсеяр лежала, борясь со сном, и все наблюдала за Уметбаевым. Она и восхищалась им, и жалела. Ей хотелось сказать ему: « Ложись, Джумагул-абы, устал ты », — но она постеснялась. Наконец девочка решительно поднялась.

— Зачем же ты встала, умница?

— Ну да, сам говорил — разбужу, а вот не разбудил!

— Да пока не надо еще. Спи, милая, — сказал Уметбаев, — спи. Я сам справлюсь.

— Одному тебе трудно, Джумагул-абы. Давай я подержу.

Ильсеяр взяла обеими руками замок и прижала его к кожуху. Уметбаев, довольный, смотрел, как старается помочь ему Ильсеяр. И еще энергичнее стал прилаживать пружину. Однако у Ильсеяр глаза явно слипались, и Джумагул опять пожалел ее.

— Иди спи. Ты ведь еще ребенок. У нас в Белебее дети давно уже спят…

Эти слова не понравились Ильсеяр. Сегодня ей почему-то совсем не хотелось, чтобы Уметбаев смотрел на нее как на маленькую. И держала она себя точно большая.

— «Ребенок», — передразнила она его. — Ты и сам…

— Что «сам»?..

— Ты ведь и сам не дорос до дяди Костина.

Уметбаев смущенно покачал головой.

После долгих мучений пружина, кажется, начала поддаваться. Она уже почти вошла в гнездо. Уметбаев, забыв обо всем, стал подталкивать ее и раненой рукой.

— Ага, ага!.. Держи крепче, Ильсеяр!..

И вдруг он застонал. У него было такое ощущение, будто тысячи игл вонзились в его рану. Не стерпев боли, он отпустил пружину. Пружина с силой отскочила и ударилась о землю.

Ильсеяр увидела, как бинт на руке Уметбаева окрасился кровью.

— Джумагул-абы, у тебя кровь! Джумагул-абы!

Уметбаев весь сжался от боли.

— Развяжи, — простонал он, — скорей…

Ильсеяр развязала бинт.

— Кровь бежит у тебя!

— Ничего, — сказал Уметбаев, опять застонав. — Приложи вату и завяжи потуже. Туже, еще туже…

Ильсеяр, волнуясь, туго перевязала руку и с жалостью уставилась на побледневшее лицо Уметбаева.

— Больно ты напрягся, Джумагул-абы. Говорил ведь дедушка — остерегайся, рану не растрави, а ты не послушался.

Уметбаев ничего не ответил.

Да и что ему оставалось говорить! Он снова потянулся к замку.

— Ты иди домой, моя умница, ложись спать.

— А ты почему не ложишься?

— Я… У меня работа…

— Тяжело же тебе с раненой рукой.

— Раненой? А, да. — Уметбаев, поморщившись, взглянул на свою руку. — Тяжело… Как я на фронте с ней буду, если она не заживет? Скоро наши придут. Мне надо отправляться с ними на фронт. А, Ильсеяр?

— Что же сделаешь? С такой рукой воевать, Джумагул-абы, не придется. Учиться поедешь в Уфу.

— О-о, нет.

— А рука?

— Что рука… Если и совсем отнимут руку, не отстану я от своего отряда. Нет, Ильсеяр, не отстану.

Дед Бикмуш один раз уже наведывался к ним. За полночь он пришел опять. Ильсеяр и Уметбаев оба спали.

Услышав шаги деда, Ильсеяр приподнялась:

— Случилось что-нибудь, дедушка?

— Нет, нет. Спи спокойно.

Ильсеяр снова легла, но тут же, вспомнив о чем-то, взглянула на Уметбаева.

Тот, видно, как вставлял патроны в пулеметную ленту, так, положив голову на пулемет, и заснул. Рядом с ним стояла плошка с патронами, а лента была в его руках.

— Спит, — мягко произнесла Ильсеяр и повернулась к деду: — Дедушка, ведь собрали мы пулемет. Я тоже помогала. Джумагул-абы сказал, что, если утро будет спокойное, мы испытаем его, только не на воле, а внизу, в пещере.

Дед Бикмуш, довольный, потянулся к пулемету, но так с протянутой рукой и застыл. Где-то недалеко раздались такие мощные орудийные выстрелы, каких не было слышно с той поры, как началось отступление красных.

Ильсеяр вскочила с места:

— Стреляют, дедушка!..

— Стреляют, внучка, стреляют. Приближается фронт, — сказал обрадованно дед Бикмуш и еще больше подкрутил фитиль в фонаре.

— Да уж не наши ли это, дедушка?

— Наверняка наши! Вон опять, слышишь? Пойду-ка взгляну.

— И я, дедушка!

— Что ж, пойдем, накинь только бешмет.

Схватив бешмет, Ильсеяр торопливо полезла за дедушкой из ямы.

Было еще темно.

Грохот пушек раздавался где-то невдалеке.

Дед Бикмуш не ошибся. Тесня и громя банды белых, шли долгожданные красные части, партизанские отряды. Их повсюду встречали с ликованием. Трудовое крестьянство, изнывавшее под сапогом белобандитов, группами присоединялось к красноармейским частям. Закаленная и окрепшая в боях, Красная Армия наступала все яростнее, и враг, как волчья свора, убегающая от огня, откатывался перед грозным натиском. Красная Армия освобождала всё новые деревни и города. На Белой утверждалась советская власть.