Олег Кузнецов: Похождения хитрого Соленопсиса [Рассказы]

Ачжок остановился и приоткрыл мешок.

— Кадыр! Кадырчик, салам! И совсем ты не маленький, а почти совсем взрослый. Вон какой тяжелый — у меня все руки устали! Да ты не сердись, не надо, я тебя в обиду не дам, я тебя кормить буду.

Но тарбаган ничего хорошего от мальчишки не ждал и никаким ласковым словам не верил. Он извивался на дне мешка, фыркал, шипел и один раз, когда отверстие наверху показалось ему достаточно большим, едва не выпрыгнул.

«Конечно, — думал Ачжок, — в мешке плохо. Попробовали бы кого-нибудь из вас туда посадить! Ой! А ведь он подумает, что я нарочно его мучаю, и никогда меня не полюбит!»

И Ачжок, торопясь облегчить участь пленника, припустился по тропинке.

Вскоре ущелье с речкой кончилось, и открылась широкая, гладкая долина со множеством небесно голубевших озер. Возле одного озерка стояли три юрты — аил.

Аил временное селение. Когда пастухи гонит стада на летние пастбища, они везут с собой разобранные юрты, чтобы установить их в удобной близости от своих подопечных. Юрта совершенно не похожа на брезентовую палатку. Она строится на деревянном каркасе, снаружи ее покрывают большими кусками войлока, а внутри она обычно вся в коврах. В жару внутри юрты прохладно, а если нагрянет непогода — тепло. Раньше на Алтае в юртах жили летом и зимой, но теперь, когда повсюду настроены деревни и поселки с крепкими домами, юртами пользуются только пастухи, кочующие со скотиной. Соберутся два или три пастуха со своими семьями и помощниками, поставят юрты рядом вот и аил.

И еще Ачжок увидел грузовик, который колыхался, подъезжая к аилу. A потом и отца заметил, который забрался на крышу юрты и снимал оттуда куски войлока.

Все это означало отъезд, откочевку, а еще и то, что влетит пареньку: без спросу удрал в такое горячее время! Взрослые, когда переезжают, всегда излишне волнуются вместо того, чтобы радоваться. Наверняка и пастух, встретившийся Ачжоку, из-за переезда был настроен столь критически. Ведь ему пришлось отправиться на поиски овцы, когда и без того забот по горло…

Запыхавшись, Ачжок подбежал к аилу. Отец, увидев сына, погрозил пальцем. Мать тоже накинулась:

— Где это ты пропадаешь? Разболтался совсем!

— Мама, у меня тарбаган, — сказал Ачжок.

— Какой еще тарбаган?! Брось сейчас же! Собирай вещи!

Бросить — это значит отпустить тарбагана. Такое никак не входило в намерения Ачжока.

— Я… Я сейчас! — И он шмыгнул за юрту.

Там Ачжок отыскал ящик из-под консервов, пересадил в него тарбагана и хотел опять улизнуть, чтобы нарвать травы для подстилки, но тут его грозно позвали: он должен был помогать взрослым.

Вскоре на месте отцовской юрты остался только скелет, связанный из желтых палок, а в кузове автомашины взгорбилась гора вещей. Среди них был незаметно втиснут и ящик с тарбаганом.

Но отец, забравшись в кузов, чтобы получше уложить вещи, все-таки заметил ненужный предмет:

— Это еще что такое?! Наберут всякого хлама!.. И так мало места…

Момент был ужасный. Отец нагнулся, чтобы открыть ящик и посмотреть, что в нем находится (тарбаган, конечно, сразу бы выпрыгнул!), но тут, к облегчению Ачжока, подъехал гнавший перед собой заблудившуюся овцу давешний пастух.

— Нашел голубушку! — закричал отец и на радостях забыл про ящик.

Потом беднягу Кадыра завалили палками, войлоком, коврами, и ему стало темно. В какую-то минуту даже наступила тишина, и он попробовал грызть доску. Но заныл мотор, все дрогнуло и заскрежетало. Тарбагана кинуло из угла в угол, стукнуло чем-то, перевернуло и придавило к стенке.

Если бы Кадыр умел ценить самоотверженные человеческие поступки, он, возможно, утешился бы, когда в щель ящика провалился какой-то продолговатый предмет красного цвета. Это была морковка — наверное, вкусная для тарбаганов пища. Ачжок, чтобы передать ее своему питомцу, подверг себя настоящему риску. Когда машина мчалась во весь дух, он пробрался в тот угол кузова, где стоял ящик, и втиснулся среди елозящих вещей. Сначала ему придавило ногу, котом руку, а потом что-то навалилось сзади, и он стал задыхаться. Он все-таки успел просунуть морковку в ящик, и тут взрослые его заметили. Раздались страшные крики, машина остановилась, мальчишку извлекли из завала, как следует отругали и, кажется, шлепнули. Дна или три раза.

Но Кадыр не понимал, что ради него страдают. Он не понял даже, что морковка пища. Ведь он никогда не видел моркови. А по правде сказать, ему и не до еды было.

Он не ожидал, что жизнь может стать такой невыносимой: ни солнца, ни тишины, а убежище, в котором он теперь прячется (ящик он считал чем-то вроде норы), никуда не годится. Вместо надежных земляных стен — что-то сухое и шершаво-колючее.