— А что? — Ярошка дотягивается до лежащей на полу рубашки и рассматривает ее. — Чистые рубашки. Мы сразу сняли.
— Я сразу снял, — поддерживает его Ромка.
Я молчу.
— Да причем здесь рубашки! Вы на себя посмотрите.
Мы смотрим на себя и друг на друга. Наши лица, животы, спины исполосованы грязными гуашными разводами.
— Ну-ка, сейчас же мыться! — приказывает Наташа.
Мы нехотя подымаемся и бредем из комнаты.
— Пап, еще будем?
— Будем, Ромка, только не сегодня…
Да, еще не раз мы встретимся вот так на полу. И с каждым годом все труднее будут доставаться мои ничьи. Я уже не подыму запросто Ромку на ладони. И, чтобы подмять сына, мне придется вставать в полный рост, Придет время, когда я не смогу шутя выбраться из-под молодых разгоряченных тел, и ребята поймут это, встанут и скажут:
— Вставай, папка! Ничья.
Это будет их ничья…
А пока мы идем отмываться.
Все болеют. И всем рано или поздно ставят уколы. Ставили и Ярошке. Но с уколами у нас всегда возникал скандал. Порошки, по сравнению с которыми даже полынь кажется сладкой, пьет, горчичники, самые свежие, терпит, банками облепят — хоть бы хны. А вот с уколами…
Зима. Мороз затейливо разрисовывает окна, в кормушках попрошайничают воробьи и синицы. Самое время скатиться с горки на дощечке или взять лопатку и проковырять в сугробе дырку, а ребята приболели — наковырялись. В садик не ходят, оба дома. Наташа в командировке, поэтому с ребятней сижу я. У Ромки ничего особенного: нездоровится, насморк, горло красное, а вот у Ярошки дела посложнее — температура скачет и прослушиваются хрипы. Врач прописал ему уколы.
Испугать Ярошку трудно. Как-то на пляже поймал стрекозу, и та уцепилась (он потом утверждал — впилась) ему в палец. Так хоть бы что, сбросить с руки, пока до меня ее тащил, и попыток не было. Смелый парень Ярослав. А вот уколов боится. Да кто их не боится? Даже Ромка. А уж о его мужестве и говорить нечего.
Прошлым летом мальчишка-сосед вытащил во двор настоящего живого ужа и попросил Ромку прогулять животное. Мальчишка повязал ужа ему на шею, как галстук, и в таком виде — в трусиках и «галстуке» — Ромка ходил по двору, ужасая своим видом сидящих на скамейках бабушек.
В трусости сыновей никак не обвинишь. Но когда Ярошке ставят укол, младший забивается в угол и оттуда с испугом и жалостью смотрит на вопящего брата, которого я предварительно ищу по шкафам и под кроватями. Найдя, уговариваю, а не уговорив, вытаскиваю из закутка и тащу на процедуру. А что поделаешь? Медсестре ждать некогда. У нее таких еще не один десяток.
Сегодня сестра задерживается. А мне надо в магазин сбегать. Стрелка часов ползет к двум — перерыв скоро. Я решаю: «Была не была. Авось, успею».
— Ярошка, — предупреждаю сына, — придет медсестра, попроси, чтобы меня подождала. Я скоро.
— Я ей скажу, что никого дома нет, и не открою.
— А лучше, — пропускаю я мимо ушей угрозу, — будь мужчиной, не заставляй ждать женщину. Дел-то на минуту.
— Ага! На минуту! А потом не сядешь. Не открою! — кричит мне вслед Ярошка и захлопывает дверь.
Как ни тороплюсь, но «одна нога здесь — другая там» не получается. Везде очереди. Обратно почти бегу. Проскочив площадку первого этажа, отмечаю, что у незнакомой женщины, которая только что прошла мимо, в руках знакомый саквояж.
— Извините! — окликаю я ее. — Вы медсестра?
— Да. А вы папаша, наверное? — откликается она и, не дожидаясь ответа, продолжает: — Уж простите меня, что опоздала. Я сегодня вашу участковую подменяю. Заболела она. Надо и свой и ваш участок обежать.
— Ничего, ничего! Вы извините, — в свою очередь оправдываюсь я. — Магазин закрывается. Вот вас ждать заставил. Пойдемте.

— Куда? Я все уже сделала.
— Что сделали?
— Укол сделала.
— Укол?! — («Чудеса!» — думаю про себя) — И сын не убегал?
— Нет.
— И не прятался?
— Да что вы! Такой спокойный и славный мальчик. Говорю ему: «Ну, давай лечиться». А он только носом шмыгнул, штанишки снял и лег на кровать. Самостоятельный!
— Удивительно! Представляете, он всегда сильно боится. Я его на коленях держу. Вырывается — с трудом удерживаю.
— Никогда бы не подумала. Значит, без вас чувствует ответственность.
Читать дальше