«И сообщаю я вам, Ефим Савельич, что и детей прокормить и самой мне прокормиться стало невозможно. Потому лавочник больше в долг не дает и все я теперь, что могла, заложила, так что стали милостыню просить, выйти нам не в чем. И сама и дети разуты и раздеты»…
Вспомнилось Ефиму это письмо жены, и он остановился и махнул рукой так, что чуть не потерял равновесия.
— Эх! — громко заговорил он. — А ведь я, что же?.. Я, вот как перед Богом… Скажи мне теперь: «Ефим! работай до пота-крови!» Я готов. А ежели теперь ни работы, ни местов? Откуда же и мне?.. Господи!
Он ударил себя кулаком в грудь и пошел дальше.
— А зачем пришло дитя в город? — спросил он и с недоумением остановился. Кругом него шла суетливая предпраздничная толкотня: люди шли, бежали и ехали. Столько людей, что от их движения рябило в глазах и кружилась голова. Чей-то грозный нечеловеческий голос крикнул над самым его ухом. Что-то блеснуло как два громадных глаза, что-то толкнуло его, обожгло, отшвырнуло в сторону… Огни улицы потухли…
…И опять тащился обоз по дороге, и Ефим шел рядом с передним возом, на котором топорщились, колыхались и вздрагивали срубленные елки. Те, которые лежали внизу, волочились ветвями прямо по снегу.
— Но-о! — кричал Ефим и колотил, чем попало усталую лошадь.
И спереди, и сзади, и кругом расстилалось белое снежное поле, низко над ним нависло серое небо и все молчало, все было тихо и почему-то жутко.
— А ведь, кажись, была метель? — припоминал Ефим. — Когда же это было? И куда запропастился город? Давно бы ему надо показаться, а его все нет и нет.
Он начал всматриваться вдаль, и вдруг увидал, что всего в нескольких шагах впереди, по дороге, идет ребенок в длинной распоясанной светлой рубашке, с голыми, тоненькими, как жердочки, ногами, с непокрытой белобрысой головой. Он шел так, как ходят дети, когда спешат: быстро-быстро перебирая ножками и слегка задевая одной за другую. Спина его была немного сгорблена, как будто он устал или нес в руках что-нибудь тяжелое.
«А ведь замерзнет дитя», подумал Ефим и стал настегивать лошадь, чтобы нагнать его. Но оно все шло впереди, на том же расстоянии, и босые ножки семенили и мелькали.
«Голодают в деревне и идут, — думал Ефим. — Вот равно и мои теперь: разумши, раздемши. Только моим до города не дойти, тем далеко. А в деревнях теперь кто поможет? Бывало, сосед соседа выручал, а теперь и соседи такие же нищие; все нищие, всех Бог поровнял. А моим до города не дойти…»
Он думал и рассуждал спокойно, равнодушно, точно никогда и не было той боли и тоски, которые заставляли его напиваться допьяна на те жалкие гроши, которые ему удавалось заработать. Не посылать же было этих грошей в деревню! Кого бы они там спасли? Здесь они его спасали от отчаяния. Не сыт, да пьян. Все будто от мыслей легче. Трезвому-то эти мысли сверлили сердце как буравом.
«Жена! Дети! Что у них там? Как? Уже не померли ли все с голоду? Неужели и мальчик его, Андрюшка? Экий малый-то был! Всего семи годков, а ты малый!.. Эх! Нет, моим не дойти! — думал он. — Куда, далеко! А ведь ровно мой Андрюша идет, только разве похудше, потоньше. А и рубаха его и голова белобрысая».
— Эй! — крикнул он, — эй! — и сам удивился, как громко, звучно и свободно пронесся по полю его зов. — Стой, малец, подвезу! В город ты, что ли?
— В город! — отозвался чистый, высокий голосок.
— Вот я тебя и намедни видал, как ты в метель шел. Этакая вьюга-метель, а ты в одной рубахе. Из голодных мест, что ли?
— Из голодных.
— А что больно далеко идешь-то? Разве ближе людей нет!
— Мы всюду идем: кто ближе, кто дальше.
— Значит, на всех вас хватит? Так, так!
Ефим засмеялся и опять ему стало странно, как необычно гулко прозвучал его смех.
— Аль несешь что?
— Несу!
— Гостинцу от голодных?
— Гостинцу от голодных! — точно эхо ответил высокий, чистый голосок.
«Видно, еще не устало дитя, — подумал Ефим, глядя, как семенят впереди по дороге тоненькие босые ножки. — Пусть идет, пока не притомится. Ему на ходу теплей».
— Ноша-то не тяжела? — смеясь, крикнул он.
— Ишь, тяжела! — ответило дитя.
— Так давай ее сюда, на воз. Вот, елки везу. Их убирать будут. И чем-чем ни разукрасят! А потом свечки на них зажгут и вот такие же мальцы, как ты, кругом плясать пойдут. Вот бы им твой гостинец от голодных! То-то бы радости прибыло! Давай его сюда! Свезу!
Читать дальше