Юрий Ермолаев - Гордимся тобой, пионер!

— Откуда у вас моя фотография?

— Штаб армии искал вашу группу и прислал нам карточки. Да если бы не Петька, не нашли бы.

— Петька?

— Ну да, наш партизан, пионер из Овражек.

— А полицай?

Командир засмеялся:

— И он помог. Это лучший наш разведчик.

Я узнал, что моим товарищам десантникам удалось пробиться к своим. А я ещё долго оставался у партизан.

Мне очень хотелось встретиться с Петькой, с этим суровым и смелым пареньком, которого я не смог разгадать.

И мы не только встретились, но пришлось нам и воевать вместе.

Дед Андрей Иванович вскоре умер. Гитлеровцы стали подозревать, что изба, в которой один-одинёшенек живёт мальчик, служит партизанской явкой. И Петьке было приказано уходить в леса. Так он попал к нам.

Мы с ним стали неразлучными. Он был такой же, как раньше, так же походил на деда своим насторожённым взглядом, ворчливостью и приговоркой: «Перемелется — мука будет»… Но теперь, когда он оказался среди своих, он как бы оттаял и всё чаще что-то ребяческое проступало в нём.

Однажды Петька пошёл на задание. Он лучше всех знал лесные тропы и заминированные места. Он вызвался провести к «железке», как называли партизаны железную дорогу, наших подрывников.

Группа нарвалась на засаду. Под огнём фашистов партизаны отступили. Они вернулись в лагерь, неся на плащ-палатке убитого товарища… Это был Петя Солдатенков.

Не успели мы опомниться от этой потери, как наш боевой заслон сообщил, что нас окружают каратели.

В сумятице внезапно вспыхнувшего ночного боя мы похоронили Петю у околицы деревеньки, укрепив на шесте доску с надписью…

Собравшись у могилы, мы дали залп почёта и покинули эти места, идя навстречу новым боям…

Вот что рассказал я пионерам деревни «Партизанский холм».

А когда я уезжал, на могиле, посреди сада, между пожелтевшими уже деревьями белела всё та же старая доска, но на ней было выведено несмываемой краской окончание старой надписи.

Сад у деревни «Партизанский холм» стал называться «Садом имени Пети Солдатенкова»…

Теперь осень, и деревья шумят над могилой под порывами ветра, а весной будут долетать сюда шум трактора и песни идущих с работы колхозников. Отряд пионеров придёт сюда, и другие девочки и мальчики будут приносить здесь клятву на верность делу Ленина.

— Что такое суппорт, знаешь?

— Знаю.

— А станину покажи. Так, верно.

— Да чего вы меня всё спрашиваете? Я станок давно уже назубок выучил, с закрытыми глазами всё показать могу. Вы же обещали сегодня просто поговорить о жизни…

— Ах ты, философ. Погоди, а ну-ка, закрепи резец.

— Пожалуйста…

— Ладно, хватит. Иди сюда, садись рядом. Поговорим…

В школьной мастерской тихо. Выключены моторы, не слышно ребячьих голосов. За окнами нависают сумерки. Горит под потолком одинокая лампочка. Она не в силах осветить просторную мастерскую. Освещён только станок и двое сидящих на ящике у стены.

Старший — невысокий, но плотный молодой мужчина в опрятном рабочем комбинезоне. Другой — совсем мальчик, с круглой, стриженой головой. Живые карие глаза смотрят на взрослого с вопросительным и насторожённым ожиданием.

Они сидят на небольшом и неудобном ящике, но ни тот, ни другой не замечает неудобств. У них интересный разговор. Беседуют они негромко, неторопливо. И уже не в первый раз. Иногда это были разговоры о математике. Старший рассказывал младшему, как приходилось ему вспоминать школьные теоремы, чтобы решить сложный вопрос на производстве. Другой раз они разговаривали о спорте. Здесь уже спокойствие оставляло их. Спорили, даже кричали друг на друга, войдя в азарт. Говорили о домашних делах, о дружбе, о кинокартинах или прочитанных книгах. Разные бывали у них разговоры. Но почти всегда младший спрашивал, а старший отвечал на вопросы и попутно рассказывал случаи из собственной жизни, из жизни товарищей по работе.

Рудольф, вы прошлый раз сказали, что деньги вас не интересуют. Это правда?

— Да как тебе сказать?.. — Старший лезет в карман за папиросами. Достаёт, стучит папироской по коробке. Потом вдруг спохватывается, взглядывает на мальчика и снова прячет папиросу в коробку. — Как тебе сказать?.. — повторяет он. — Тут и правда и неправда вместе.

— Разве так бывает?

— А вот послушай. Если, скажем, я приду завтра на завод получать зарплату, а мне в бухгалтерии скажут: «Извините, товарищ Шебалдов, но мы вашу зарплату себе возьмём. Мы слыхали, что деньги вас не интересуют, можете и без них обойтись». В этом случае я скажу: «Нет уж, позвольте. Я эти денежки сам, своим трудом заработал, знаю, чего они стоят, и никому их за «здорово-живёшь» отдавать не собираюсь. Они мне самому нужны: я хочу матери денег послать, хочу купить себе новый галстук или рубашку, в столовой мне за обед платить надо, я люблю в кино и в театры ходить, покупать книги». — «Ага! — скажут мне. — Выходит, неправда, что вас денежки не интересуют?» И верно, так выходит.