Иван Серков - Мы с Санькой — артиллеристы...

— Здесь все иногородние? Что-то вас, гаврики, много.

Мы с Санькой, почувствовав неладное, закрутились: а мы кто, иногородние или какие?

— Гомельчанам выйти из строя! — скомандовал старшина.

Много вышло, человек двадцать. Я тоже вознамерился было покинуть строй, но Санька удержал меня за рукав.

— Ты что — из Гомеля? — насмешливо спросил он, и в этой насмешке была уверенность, что нас с ним команда старшины не касается.

И хорошо, что я не вышел. Оказывается, нас действительно поведут сейчас в казарму устраивать на ночлег и возьмут на временное котловое обеспечение. А гомельчане пусть себе шуруют домой и ходят потом сдавать экзамены по расписанию. Это иногородним некуда деться, а у них родители не за горами. Но и наш с Санькой праздник был недолгим. Его хватило как раз на столько, сколько понадобилось времени старшине, чтобы проверить всех по списку. Каких там фамилий только не было: и Кузнецов и Гетман, и Симонян… Были такие, что с первого раза и не прочитаешь, а вот наших, обычных, деревенских фамилий старшина так и не выкрикнул. Стоим мы, растерянные, озадаченные, и не знаем, что делать, или самим выходить, или ждать, пока не выгонят. Наконец Санька решился и подал голос:

— А Маковей?

— Маковей? — переспросил старшина и молча уставился в бумагу, а весь строй повернул на нас головы и начал разглядывать кто с любопытством, а кто с улыбкой, мы аж покраснели. Надежды уже не было никакой.

— А какой город? — заинтересовался старшина, ничего не вычитав в своих списках. И опять все в нашу сторону головы — круть. Некоторым не видно, так аж шеи вытягивают. Хоть под землю провались.

— Так не город же, а село Подлюбичи, — сделал я робкую попытку объяснить непонятливому старшине, кто мы такие, а он мне на это и рубанул:

— Не положено! Здесь только далёкие, а вы местные. Выходи!

Мы с Санькой вышли, как побитые, а нам в спину какой-то острослов ещё и бросил:

— Ну и село-о!

Посмотрел я через плечо — а это тот самый городской гоголь в пёстром суконном летнике. Ещё стоит и ухмыляться. Великий герой. Недаром говорят, видно птицу по полёту. Правильно старшина на него цыкнул:

— Разговоры в строю!

Иногородних повели в казармы, а мы с Санькой, обиженные и рассерженные, взяли направление к дому. Нет правды на свете: они, видите ли, далёкие, а мы на своих двоих пятнадцать вёрст сюда отмахали, да сейчас столько же нужно, чтобы дома быть. А уже и солнце на западе.

Хотя, если подумать, надо было послушать Юрку, тогда уже и дома были бы, и не попали бы в историю. А то захотели умнее быть. Котловое обеспечение нам подавай, а может, они на нас и не готовили. Что же, обойдёмся и лепёшкой из новой ржи, ещё и яблоком загрызём, оставшимся от тех салаг.

Миновав КПП, мы снова разулись, перекинули обувь через плечо и где шагом, где бегом припустили по Батарейной. Обида потихоньку унялась, теперь у нас на языках только математика: катеты, гипотенузы, углы, градусы и параллельные прямые, которые никогда не пересекаются, хоть ты их веди всю жизнь.

Там посмотрим, кто из нас — село, а кто — столица.

До экзаменов оставался всего один день. Отец с Глыжкой с утра пошли в колхоз возить на ток снопы, а следом, управившись у печи, ушла и бабушка с серпом. Мы с Санькой, встретившись в нашем доме, сели за геометрию освежать в голове теоремы. В доме было тихо, и нам никто не мешал, кроме назойливых мух. Вот когда мы начали каяться в прошлых школьных грехах! Учили, называется, лишь бы помнить до вечера, лишь бы Биссектрису вокруг пальца обвести. Сейчас трудно освежать то, что в голове только переночевало. А ведь надо, если собрались из колхоза в артиллерию! И мы так старались, что когда наши пришли на обед, у нас с Санькой в головах была уже каша: острые углы перепутались с тупыми, градусы с радиусами и холера с хворобой. К вечеру мы вообще ошалели. У меня даже начали пересекаться параллельные прямые линии, с которыми, если верить учебнику, ещё никогда такого не случалось.

А ночью мне даже снилась биссектриса. Нет, не наша учительница по математике, не Марья Антоновна, которую мы между собой в классе так называли из-за её высокого роста и худобы, а самая натуральная биссектриса — прямая линия из геометрии, которую и хлебом не корми, а дай только поделить угол надвое. Лежу это я себе на печи, а она заходит в дом — ни человек, ни зверь, ни машина, а что-то такое, как линейка или верёвка, разделённая на сантиметры и миллиметры. И длиной с кочергу. Я сразу сообразил: биссектриса, кто же ещё. Дверь за ней, словно в сказке, сами закрылась, и она спрашивает вкрадчивым голосом: