Иван Серков - Мы с Санькой — артиллеристы...

— Ну что, сонная тетеря, ты спать сюда пришёл? Спать надо было у мамы под подолом, а тут служба, разгильдяй.

И мне стало спокойнее: ничего, видно, страшного не будет, а будет мораль. Но мораль морали — рознь. Эта была долгой, нудной и обидной. Она пробирала до печёнок. Таким, как я, оказывается, нельзя ничего доверить. Я усну в карауле на посту, и тогда всю батарею возьмут тёпленькую без единого выстрела. Я могу заснуть и возле пушки на огневой позиции — тогда нас подавят вражеские танки.

Подполковник как-то догадался, что мои носки не на ногах, а в кармане, и приказал их оттуда вытащить и показать всем, будто все их никогда не видели. По строю пробежал весёлый смешок. Командиру батареи не понравилась и моя военная выправка, потому что вся гимнастерка собралась впереди, а не за спиной, как это ей положено. Поэтому, кроме тетери и разгильдяя, я — ещё и пантюх. Но он из меня сделает человека, он мне покажет, где раки зимуют, и научит ценить звание будущего офицера советской артиллерии, он не позволит таким, как я, позорить свою батарею. И чтобы мне служба не казалась мёдом, на первый случай хватит и выговора перед строем. А там будет видно, что со мной делать. Мораль закончилась, как и вчера, когда он ругал меня за двойку: выгоню, будешь вывески в городе читать по слогам, невежда. Мне было уже известно, что «вывески» — его любимая угроза, как и то, что у него есть и другое прозвище — Грызь. Недаром Юрка Колдоба вчера хмыкал, когда узнал, что генерал меня направил в эту батарею.

В жизни иной раз бывает, словно в кино: только я вспомнил Юрку, а он тут и стоит неподалёку от подполковника. Я просто его не заметил. Не до поросёнка свинье, если её смолят. А он, по всей видимости, тоже будет каким-то над нами учителем, ведь это ему подполковник велел:

— Ведите на физзарядку!

Ну и Юрка — хитрюга! Друг мне называется. Не мог вчера похвастаться, что уже в командиры вышел. Вот он, как всегда, словно только что с картинки сошёл, висящей в казарме возле люстры, статный, отутюженный, подтянутый. Немного незнакомым мне металлическим голосом он скомандовал:

— Ба-та-ре-я-я! Прямо — арш! — и побежал рядом со строем лёгким шагом взлелеянного скакуна.

В строю я оказался рядом с Санькой. Уже почти сутки, как мы живём в одной казарме, я уже успел послушать две морали за это время и получить выговор, а поговорить с другом всё не приходилось. Да и тут под топот сотен ботинок не очень разговоришься, а если повысишь голос, то сразу — разговоры в строю! Поэтому Санька на ходу только крепко пожал мне руку и радостно бросил несколько слов:

— Всё хорошо! А Грызя не бойся. Он каждое утро ловит тех, кто опоздает, и одинаково грызёт. Не ты первый!

— Разговор в строю!

Санька замолчал, а я себе думаю под топот ног: дудки он меня теперь поймает, этот Грызь. У меня на плечах не пустой горшок, а с головой кого хочешь можно объехать на вороных. Вот возьму и умудрюсь лечь с вечера в штанах — всё же утром быстрее будет. Гимнастерку на плечи — и я уже в строю. Пускай других ловит, у кого башка не варит. А то, видите ли, договорился — из-за меня танки батарею растопчут.

Что такое настоящая физзарядка, я толком до этого не знал. У нас в школе смотрели на физкультуру сквозь пальцы. Обычно её заменяли другими уроками, а если и не заменяли, то мы просто этот час валяли дурака. Кроме химика, у нас не было и физкультурника. А наши учительницы — ещё те спортсмены! Не снимая верхней одежды, чтобы не околеть в холодном, словно улица, коридоре, немного руками помашем, ногами подрыгаем и — опять в класс, где изо рта идёт пар.

А тут физзарядка так физзарядка. Сначала Юрка нас гнал рысью вокруг казармы, а потом по стадиону, как Петька Чижик гоняет на луг колхозный табун, гнал до той поры, пока мы не засопели и не покрылись потом. Это называется лёгонькой пробежкой. Затем, построившись широкими рядами, вслед за Юркой мы начали делать разные выкрутасы: то, согнувшись крюком, махали растопыренными руками — представляли из себя мельницу, то прыгали на носках козлами, аж селезёнка ёкала и тряслась голова, то били поклоны, доставая пальцами рук пальцы ног, то лупцевали, словно боксёры, воздух, то, выпрямившись, словно доска, ложились на землю, касаясь её только руками и ногами и ничем больше другим, начинали отпихиваться от нее, аж трещали руки в мослах, а затем снова опускались, словно нюхали росистую траву. На втором или третьем отпихивании я сдался и лёг на живот — так нюхать землю легче. Смотрю — и соседи не дураки. Самое лёгкое упражнение — это расслабление: тут стой и махай неживыми руками, словно усталый аист, да вздыхай полной грудью, как по родному отцу.