Я старалась вслушаться, вглядеться, но я не знала азов. И отставала, безнадежно отставала с каждым занятием. Сказывались мои «производственные» лодырничанья в шестом классе.
До сих пор мне снятся страшные сны той поры. Мое невежество в математике. Полное, стопроцентное. Об этом еще никто не знает, кроме меня. А экзамены надвигаются. И я просыпаюсь от бешеного стука сердца…
Анна Ивановна не спрашивала меня долго, больше месяца. Только изредка окидывала цепким взглядом. Я делала умное лицо и холодела. Полынья между нами росла с каждым днем.
Она стала и нашей классной руководительницей. Но не спешила нас воспитывать. Она вначале наблюдала за классом. Бесшумно являлась на уроках, бесшумно ускользала, держась к стенке в коридорах. Она очень медленно оживала, оттаивала, эта женщина без возраста и улыбки.
Разоблачили мое математическое невежество контрольные. Я получила двойку. Потом тройку. Потом опять двойку.
Но я привыкла, что в хороших учениках всегда заинтересованы учителя. По неписаным школьным законам Анна Ивановна все равно должна была мне натянуть четверку; по остальным предметам у меня красовались пятерки.
Но Анна Ивановна вызвала меня только в конце четверти. И спрашивала долго. Минут пятнадцать, двадцать. Честно давала мне возможность выплыть. А мне почудилось, что она меня топит. Топит, злорадно усмехаясь запавшим ртом…
Результаты первой четверти поразили меня, словно неожиданный смертный приговор. Я получила тройку по алгебре, двойку по геометрии. Бросилась в учительскую. Все плыло в глазах. Как когда-то в детстве, когда я потерялась в магазине, отстав от матери в суетливой толпе…
— Переспросите меня! — взмолилась я.
Анна Ивановна зябко жалась к батарее. Она всегда мерзла.
— Зачем?
Ее блеклые голубые глаза остро кольнули меня.
— У меня в жизни не было даже тройки в четверти…
Она молча пожала плечами.
— Вот увидите, я все выучу назавтра.
Она покачала головой. Медленно. Вяло.
— Но вы же наш классный руководитель!..
— Тем более…
И взяла в руки газету. Отгородилась ею, как забором.
Я понимала одно: домой возвращаться нельзя. Мои родители ждали пятерок. Они не мыслили меня без них. Каждая четверка возводилась в трагическую проблему. Причины ее появления обстоятельно расследовались.
Я забралась в неосвещенный вестибюль школы и долго вспоминала все события своей четырнадцатилетней жизни.
Я не ощущала вины. Мне казалось, что против меня вдруг ополчилась судьба в виде этой седой сухонькой женщины.
Потом я вернулась домой. Испытала все, что предвидела. Только в удесятеренном размере. Мне отменили празднование дня рождения, запретили читать, рисовать, ходить в кино и на каток. А отец пообещал пойти в школу и попросить, чтобы, как неуспевающую, меня освободили от общественной работы.
Короче, вторую четверть я встретила начиненная концентрированным зарядом ненависти к Анне Ивановне. Я мечтала о мести. И не могла решить, что будет эффектнее: вымазать ее стул клеем или полить доску подсолнечным маслом? Я и не собиралась теперь заниматься на уроках Анны Ивановны. И очень удивилась, когда она, отпустив ребят после звонка, попросила, чтобы я осталась.
Я немедленно состроила презрительную гримасу: иронически поджала губы, скобкой книзу. Подошла к ее столу и для большей независимости подняла одну бровь.
— С сегодняшнего дня, — сказала она так, точно продолжала старую, давно начатую беседу, — ты начнешь заниматься математикой.
Я добавила еще больше иронии в свою гримасу. Обычно — это было проверено не на одном опыте — такая гримаса страшно бесила моих родителей.
— Возьмешь учебники шестого класса и начнешь зубрить подряд все теоремы и все правила.
— Зубрить?! Я?!
— Вот таким образом…
Она достала учебник геометрии, открыла на самой первой теореме и стала показывать, как надо зубрить. Точно в театре. Она читала вслух одну фразу, потом закрывала глаза и повторяла ее вслух, потом лепила к ней вторую, третью…
— Ты должна за два месяца это все выучить и мне сдать. Иначе я переведу тебя в шестой класс.
Я остолбенела.
— Спрашивать буду раз в неделю по программе шестого. За седьмой класс нагонишь потом…
Больше всего меня поразил ее тон: спокойный, бесконечно властный. Она ни на секунду не представляла, что ее можно не послушать. Но ведь советовала она зубрить! А я с детства слушала насмешки над зубрилками. Их постоянно высмеивали и в книжках и по радио. И я с первого класса презирала девчонок, которые много часов тратят на уроки.
Читать дальше