Марина Москвина - Не наступите на жука

— А твой? — Фима Придорогин свернул плакат в трубочку.

— Мой наркоман, — объяснил Семен Семенович. — Их в Англии в полиции держат — для поиска наркотиков. Но он артист! Мастерски изображает «бешеного». Алмаз! Сделай «бешеного»!

Алмаз кинулся изображать «бешеного» с такой радостью, будто это как раз и есть его естественное состояние. Он стал кататься по полу, щериться, закатывать глаза и вдруг как дал обильную пену изо рта.

— Фантастика! — сказал Придорогин и насыпал в вазочку сушек. — Ты любишь сушки? — спросил он у Женьки. — Я очень люблю простые сушки. — И наломал для нее штуки три.

Кончилось тем, что они выпили на посошок по стаканчику наливки. При этом Семен Семенович пожелал Придорогину не подвергать городских собак и собаководов столь мелочной опеке. В ответ Фима Придорогин провозгласил тост: «За вольную жизнь и за всех ночных путников», что не могло не покорить Женьку, фамилия которой, как вы помните, была Путник.

И все же, уходя, она взглянула на вешалку — что, интересно, у него за шапка? Шапочка висела вязаная, с помпоном… На прощанье Придорогин вручил им для пса бутылку немецкого тривитамина.

— Почему? Почему мы так плохо думаем о людях? О наших прекрасных людях? — бормотал Хворостухин по дороге к станции. — Как язык повернулся, ей-богу, вопить про какие-то шапки!

— Я всегда всех подозреваю, — сказала Женька. — Это спасает меня от разочарований.

— Но ты лишена удивления!

— Неприятного!

Электричка была почему-то маленькой, нестандартной, детской вроде. Трем пассажирам на скамейке мало места. Все очень тесно сидели, прижавшись друг к другу. Стекла запотели. Общее тепло распространялось по вагону, в зимней электричке здорово чувствуется родственное тепло. Сонное покачивание, позевывание, пошмыгивание носами…

— «Я кровать твою воблой обвешаю», — тихо напевал Хворостухин.

Алмаз спал на полу, под лавкой.

«Еще одна тупиковая версия», — думала Женька.

Однако эта история имела продолжение, причем самое неожиданное.

Что за дикие сны ей снятся! Громадные самолеты, летящие низко, над самой головой; поющие негры, расшатанные стулья, письма, которые шлешь, а они приходят обратно.

Женька читала сонник, его продавали в поезде: морковь — стыд и помидоры — стыд, могила — забвение. А это все к чему? Может, к тому происшествию, которое случилось на днях в интернате?

Роберт Матвеевич Посядов решил подарить городу свой монумент — скульптурную композицию «Встреча». Гигантская девушка — вся порыв — мчит куда-то, а мимо нее, сломя голову, тоже весь порыв — летит вперед юноша в пальто.

Край платья и полы пальто соприкоснулись на ветру, а в обожженной глине слепились — не разлепишь. То есть они и разлетались, и в то же время слились воедино! И этот парадокс во всяком, кто любовался композицией, будил романтические чувства. То, чего так не хватает нашим новостройкам.

Тот дом, в котором я живу, ужасен. Вид из окна простой, демократичный: крыши пятиэтажек, гаражи, помойки, много домиков — энергетических распределителей. Ни дерева, ни куста, снег во дворе сходит чуть ли не в июле. В воздухе миазмы.

А все ж иной раз возвращаешься домой, и — тягучий, неуверенный голос скрипки из нашего дома.

Это пиликанье я смело приравниваю к дружескому подмигиванию, о котором мы, кажется, уже рассуждали. К дружескому подмигиванию приравниваю я и монумент «Встреча», подаренный городу скульптором Посядовым.

Свой монумент Роберт Матвеевич выставил во двор и ждал, когда пришлют машину. Ему хотелось, чтобы «Встречу» воздвигли возле кинотеатра «Ангара». Но почему-то, как ни странно, за ней не приезжали. Это всем нам было обидно. А Роберт Матвеевич — тот вообще каждый раз выбегал на шум автомобиля.

И вдруг, о ужас! — что такое? Шел Фред Отуко утром в мастерскую — он у Посядова лепил бюст Конопихиной — и видит: от скульптуры отбиты головы, руки и кое-где отколоты куски!

Фред поднял шум. Сбежались Паничкин, Григорий Максович, толпа ребят. Владимир Петрович, скрепя сердце, позвонил в милицию.

— Свершен акт вандализма, — сказал он. — Прошу приехать — разобраться. Я думаю, это не наши.

Приехал старший лейтенант, студент-заочник юридического факультета. Он с величайшей добросовестностью вертел в руках руки и головы пострадавших героев монумента и крепко подозревал в содеянном интернатских воспитанников.