Колетт Вивье: Дом на улице Четырех Ветров

— Н-нет, — пробормотал он, — н-нет, не хочу.

— Тогда отдай мне бумажки, которые ты спрятал в кармане. Те самые, зелененькие.

— Да ты что? Нет у меня никаких бумажек!

— Не ври! Слушай, дай мне только один листок, и я тебя не трону! И еще я принесу тебе из дому шоколаду! Правда, правда, настоящего шоколаду, такого, который едят немцы! Хочешь, целую плитку принесу или даже две? Пальчики оближешь!

Барру посмотрел на него в упор.

— Ничего я не знаю! — пронзительно закричал он. — Нет у меня никаких бумажек!

— Ах так! — сказал Стефан. — Ну что ж, поглядим!

И, выпустив руку мальчика, начал выворачивать его карманы.

Барру, стиснув зубы, старался оттолкнуть Гурра.

— Уйди! Ну что ты пристал! — вопил он.

Наконец его крики услышал Мишель и тотчас подбежал к дерущимся с платком в руке.

— Оставь его! — резко сказал он Стефану. — Что тебе надо?

— Так, ничего, — ухмыльнулся Стефан.

Заложив руки за спину, он продолжал молча ухмыляться. Поймав взгляд Мишеля, Барру торопливо сказал:

— Он требовал у меня бумажки, какие-то зеленые бумажки. Обещал за это шоколаду.

— Ну да, ваши листочки с загадками, — непринужденно пояснил Стефан, — хотел на них взглянуть: узнать, что там написано. Разве это секрет?

Стефан продолжал улыбаться с невинным видом. Мишеля охватила ярость.

— Шпион проклятый! — крикнул он. — Думаешь, мы не знаем, что́ ты вынюхиваешь!

Стефан залился краской. Он перестал ухмыляться.

— Ну и что? — завопил он. — Ну и что? Идиоты вы все, с вашими листовками и этой дурацкой возней! Отец так и говорит…

— Подумаешь, — засмеялся Мишель, — твой отец…

— Что — мой отец? Твой будто лучше! Он в плену, твой отец. Тоже нашел чем гордиться! Эх ты, битый щенок…

Стефан вдруг умолк, испугавшись, что перехватил. Но никто ему не ответил, и он снова начал ухмыляться, переминаясь с ноги на ногу.

Ребята не сводили с него глаз. Они смутно чувствовали, что случилось что-то очень страшное и мало просто обругать Стефана. Они задыхались от бессильной злости.

Мишель вдруг рванулся вперед и ударил Стефана кулаком в грудь, так сильно, что тот кувырнулся на землю, задрав ноги. Он хотел встать, но Мишель опять накинулся на него, и оба покатились по асфальту двора. Поединок начался. Силы противников были примерно равны: Мишель казался более подвижным и быстрым, Стефан — более крепким, выносливым.

Они молча боролись, а остальные так же молча наблюдали за ними. Только маленький Барру вдруг умоляюще крикнул:

— Селье! Ты должен победить! Ты просто обязан!

Все понимали, что Барру прав: Мишель обязан был победить! И вот уже Мишель повалил Стефана, и тот лопатками коснулся земли; вдруг сзади донесся голос мосье Турона:

— Эй, что здесь происходит?

Ребята не шелохнулись. Учитель быстро пробрался на середину круга и как вкопанный остановился перед дерущимися, которые все еще не отпускали друг друга.

— Так. Прекрасно! Ставлю обоим единицу за поведение! А ну живо все отправляйтесь в класс, только сначала приведите себя в порядок!

Ребята гурьбой двинулись к дверям школы. Мишель задержался, чтобы поправить свитер, лопнувший на спине.

Учитель вернулся назад и тронул мальчика за плечо.

— Селье, — сказал он, — я поставил тебе единицу, и ты это заслужил. И все же я тебя понимаю… Послушай, я знаю, что отца твоего сейчас здесь нет, и хочу с тобой поговорить, как мужчина с мужчиной. Ты занимаешься глупостями, мальчик. Поверь мне, нельзя играть с такими вещами!

— Но, мосье Турон, это же не игра!

— Нет, игра, хоть ты, может, сам этого не сознаешь. Все это никуда не годится. Тебе сейчас нужно учиться, и притом как можно лучше. Вот что сказал бы тебе отец, будь он на моем месте. Понял? На той неделе ответишь мне задачки.

— Хорошо, мосье.

— Ну, тогда иди, Селье, иди к своим приятелям, дружок.

Мишель вернулся в класс. Сердце его лихорадочно колотилось, голова шла кругом. На уроке истории он не слышал ни слова и на уроке французского, который был после, тоже. Когда прозвенел звонок, Мишель, никого не дожидаясь, бегом ринулся домой.

«Учитель со мной говорил! — повторял он про себя. — Он говорил со мной, как мужчина с мужчиной!» Мишель одновременно чувствовал и обиду и гордость. Гордость от того, что с ним говорили всерьез, не как с ребенком, а как со взрослым. Обиду — от того, что мосье Турон так пренебрежительно отозвался о «рыцарях». «Как только он догадался о нашей затее?» — печально размышлял Мишель. Но все же гордость взяла верх, и любовь к учителю бурным пламенем вспыхнула в его душе. На углу улицы Месье Ле Пренс он восхищался Туроном; на перекрестке улицы Одеон — он уже его обожал. Да, конечно, он решит все задачки, он получит по всем предметам отличные отметки, он докажет учителю, что он настоящий мужчина! Весь во власти восторга, Мишель на какой-то миг задумался: а не порвать ли ему листовки? Но это значило бы предать товарищей. В конце концов он бросил все десять листков разом в первый же почтовый ящик. Затем, облегченно вздохнув, зашагал по улице Четырех Ветров. Вдруг он застыл на месте. А как же быть с сегодняшней дракой и с единицами? В драке ему здо́рово повезло — он одержал над Стефаном победу, пусть пока скромную, но ведь бо́льшая-то победа впереди. Оставались единицы. Что только скажет мама? Отец, уж конечно, отвесил бы ему оплеуху, но с мамой всегда можно поладить, если только с умом взяться за дело.