Константин Курбатов - Чуть-чуть считается

– А правда, Федя, Иван Игоревич, если вдуматься, всё-таки лучше дяди Андрюши? Правда, лучше? Он строгий, но зато культурный. Иван бы Игоревич никогда небось не стал говорить таких слов про свою родную тётю. И нам, если бы мы достали ему билеты, не стал ничего выговаривать. Правда, Федя, не стал бы? Правда?

Правда это или неправда, Федя ответить не успел. За Федю ответил Витя. При помощи портфеля. Портфель в Витиной руке сам собой взлетел в воздух и опустился точно на Любину голову. Портфель высказался сразу за всё: и за вранье, в которое Люба насильно завлекла Витю, и за дядю Андрюшу, которому Люба с такой лёгкостью изменила, и за чуть-чуть, и за «с тобой, Корнев, вовсе никто и не разговаривает».

– Дурак! – закричала Люба, не успев увернуться от Витиного портфеля. – Ты что, не знаешь, что по голове стукать нельзя?! От этого поглупеть можно!

– А тебе, Агафонова, всё равно уже больше некуда глупеть, – осадил её Витя.

Осадил и едва не свалился с ног от мощного удара в грудь. Это молчком пустил в ход свои чугунные кулаки Федя.

Где уж Вите было тягаться с Федей!

Но в то же время хорошо известно, что в бою всегда побеждает справедливость.

Витя считал, что, приняв Федин вызов, он бьётся за правду. Он лишь не знал, что Федя со своей стороны был тоже твёрдо убеждён, что отстаивает не кривду. И Федя в какой-то мере был прав. Хотя бы в той, что за его спиной стояла девочка.

Приняв боксёрскую стойку, Витя с Федей как и полагается настоящим бойцам, затоптались друг перед другом, примериваясь, куда нанести решающий удар. А Люба в это время, отбежав в сторону, пустила на полную силу свой ядовитый язык.

– Гадина поганая! – закричала Люба. – Ты, Корнев, хуже всех! Ты даже хуже Васи Пчёлкина! У тебя никакой благодарности! Точно, как у твоего дяди Андрюши! Мы столько для вас сделали, а ты…

– Что сделали? – удивлённо оглянулся на Любу Витя. – Какой ещё благодарности!

Он оглянулся, но одновременно не выпускал из виду и Федю.

– А не сделали?! – закричала Люба. – Для всей вашей семьи сделали! Мои мама и папа! Да вы только благодаря нам…

И тут Люба закричала такое… Она даже не то что закричала. Она прямо завизжала, будто зарезанная. Она завизжала такое, что даже у Феди опустились кулаки.

– Если бы не мой папа, – завизжала на всю улицу Люба, – так бы вам и дали квартиру на Вознесенье! Так бы и дали! Дожидайся! А что у тебя за это вместо благодарности?! Что?!

– Погоди, Люба, при чём здесь твой папа? – страшно удивился Витя.

– А при том! -крикнула Люба. – При том при самом!

– Но мы, Люба, к твоему сведению. – сказал Витя, – получили квартиру вовсе без твоего папы.

– Прямо так и без моего? – ехидно поинтересовалась Люба.

– Представь себе, – заверил Витя. – Наш дом пошёл на капитальный ремонт, и мы получили новую квартиру.

– Ты так думаешь?! – закричала Люба. – На капитальный! У всех идут на капитальный! Да не все попадают на Вознесенье! Твоя мама шьёт больно хорошо. Вот поэтому вы и попали вместе с нами. Чтобы твоя мама шила моей маме платья.

– Врёшь! – заорал Витя. – Мы с вами раньше и знакомы-то не были! Не то что шить. Ты, Агафонова, прямо совершенно не можешь, чтобы не врать! И сейчас ты тоже самым нахальным образом врёшь!

– А вот сейчас я вовсе и не вру! – затрясла вытянутым в Витину сторону лицом Люба. – Ты сам знаешь, что все квартиры в городе распределяет только мой папа. Все! Без него ни одной квартиры никто не может дать.

– Врунья! – кинулся за Любой Витя.

– А вот и нет! – взвизгнула она.

Витя не догнал Любу. Впрочем, он и не очень старался. Что с ней делать, с папенькиной дочкой, если её догонишь? Что? Вон она как запела про своего папу.

Повернув, Витя побрёл обратно к колонке. Он повернул лишь затем, чтобы забрать свой портфель, брошенный на землю, когда началась драка.

У водоразборной колонки стоял мрачный Федя. Федя стоял и мрачно смотрел на тонкую струйку, журчащую из чугунного раструба в лужу. Прозрачная струйка завивалась винтом.

– Я думал, ты мне друг, Прохоров, – тяжело вздохнул Витя. – А друг – это который всё по справедливости. Но ты, оказывается, сам прямо последний врун. И за врунью заступаешься. Поэтому тили-тили тесто ты, Прохоров. Вот ты кто.

И Федя ни словечка не возразил на такое обидное Витино заключение.

Нигде так много не целуются, как на вокзале. И особенно, конечно, женщины.

Витина мама тоже была женщиной. Не успели дед Коля с бабушкой выйти из вагона, мама сразу кинулась к ним целоваться. Сначала – с бабушкой, потом – с дедом.