Константин Курбатов - Чуть-чуть считается

– Я кивнул?! – задохнулся от бешенства Витя. – Врёшь ты, Прохоров! Это ты кивнул! Ты!! Знаешь, кто ты такой после этого?

– Кто? – угрюмо поинтересовался Федя.

– Знаешь прямо кто?

– Ну, кто?

– Ты… – дрожащим голосом проговорил Витя, – ты прямо совсем нечестный человек, Прохоров. Ты ещё больше врун, чем сто тысяч Люб. Мне с тобой не то что играть в солдатиков, мне с тобой и разговаривать совершенно противно.

– Да? – снова со своим неприятным смешком всунулась Люба. – Скажите пожалуйста! Ему противно! А нам, думаешь, с тобой не противно? Нет, Корнев, нам ещё в миллион раз с тобой противнее. Даже в сто тысяч миллионов раз.

Ссора – это как с горки кататься. Если помчались санки, пока до самого низа не доедешь, не остановиться.

Вите показалось, что они с Федей сказали друг другу всё. Точь-в-точь, как тогда мама с папой, когда пришло письмо от деда. Сказали и доехали до самого низа. Дальше некуда.

Но оказалось, что можно и дальше.

Обычно, когда Витя с Любой шли домой, Федя отправлялся их провожать. Чаще всего – до водоразборной колонки.

На этот раз Федя отправился тоже.

Когда Витя вдоволь накричался и схватил портфель. Люба засобиралась тоже. И пошла следом за Витей. А сзади Федя. Но Федя, наверное, больше просто так пошёл, по привычке. Или, может, он испугался, что Люба без него не отыщет дорогу? Кто их знает, этих Любу с Федей!

У водоразборной колонки на углу Дегтярного переулка ребята, словно по команде, остановились. Встали и стояли надутые и недовольные. Стояли и, переминаясь, сердито смотрели в разные стороны.

Даже Федя с Любой и те почему-то смотрели в разные стороны. Хотя только что изо всех сил защищали друг друга.

Люба смотрела вниз, на Волгу. Федя – вверх, на Вознесенье. Словно любовался высотными домами. Или галок там считал.

В лужу из широкого чугунного носа колонки текла тонкая струйка. Вода в луже рябилась, и под ней, на песке, чисто отсвечивали обточенные кирпичные кругляши и зелёные бутылочные осколки.

У металлического, покрашенного серой краской плоского шкафчика, приделанного к глухому торцу дома, возился парень с отвёрткой. Наверное, телефонный мастер. Витя смотрел на телефонного мастера. Смотрел и слышал, как журчит в лужу струйка воды.

Дверца металлического ящичка была открыта. Внутри шкафчика – сотни разноцветных проводов. Парень поколдует в винтиках отвёрткой и – к уху телефонную трубку. А трубка просто так, без ничего. Внизу трубки болтается провод с раздвоенным, как язык у змеи, концом. Парень приложит концы провода к клеммам и говорит в трубку:

– Тамара, это я. Хорошо слышно? Есть, замётано: Карла Маркса, четыре, квартира восемь. Лады.

Трубку опустит и снова колдует отвёрткой.

Кажется, Федю тоже заинтересовали металлический ящик и телефонный мастер. Потому что Федя вдруг сказал:

– Нам, наверное, скоро квартиру дадут. У нас дом совсем уже в угрожающем положении. Вчера приходили из райисполкома и говорили. Сказали, недели через две и переселят. Может, тогда нам тоже телефон поставят.

– А ваш дом куда? – спросила Люба.

– Куда. Сносить будут.

– Жаль, – сказала Люба. – Такой каморки, как у тебя, нам уже больше нигде не найти. Если твой дом снесут, где же мы тогда станем наши вещи хранить?

– Придумаем что-нибудь, – сказал Витя, глядя на телефонного мастера.

– А ты, Корнев, помолчи, – грубо отрезала Люба. – С тобой, Корнев, вовсе никто и не разговаривает. Что ты вообще-то за нами прицепился? Тебя звали? – И передразнила: – Чуть-чуть!

Интересно, кто это к кому прицепился? Витя, что ли, к ним прицепился? Но Витя сдержался и ничего Любе не ответил. Он лишь покосился на врунью Любу и снова уставился на телефонного мастера.

Повернуться бы тут Вите да топать от греха подальше домой! Нет, прирос у колонки и стоял. Прямо будто его канатом привязали.

Ну чего Витя стоял? Что его держало? Стоял и стоял, будто никогда ничего интереснее телефонного мастера и не видел.

Но телефонный мастер ещё раз поговорил с Тамарой в трубку с раздвоенным, как язык у змеи, концом, сказал «лады», закрыл дверцу шкафа на ключ и, прихватив чемоданчик, двинулся дальше по своим телефонным делам.

Мастер ушёл, а Витя опять остался. Прирос к месту и молчал.

И Люба с Федей молчали тоже.

Однако Люба не умела долго молчать. Растягивая слова, точно певица Виктория Михайловна, Люба, наверняка специально назло Вите, сказала с чрезвычайной ласковостью в голосе: