Джоди Андерсон - Пташка Мэй — королева воинов

Озеро пропало бесследно.

Дверь в потусторонний мир для Мэй закрылась. И сколько она ни ждала знака — весточки от Хозяйки Северной фермы, доказательства, что ее ждут, — ничего не приходило.

Однако время лечит, и постепенно тоска и боль притупились. Помогали мамины улыбки, велосипедные прогулки с Пессимистом, морозные зимние утра, пчелы на ломте сочного летнего арбуза, спелая оранжевая луна по осени…

И если умом Мэй что-то помнила — что-то давнее, сияющее, бескрайнее, ждущее спасения, — сердце постепенно начинало забывать.

Телескоп пылился на чердаке, вот Мэй и не видела никаких знаков. А они поступали самые разные — неоновые, как в Лас-Вегасе; фосфорные, как на дорожных указателях; подмигивающие лампочками в темном небе… И все хором обращались к Земле, повторяя на все лады один и тот же вопрос:

ГДЕ ОНА?

Вопрос прокатился эхом по всей Галактике, словно в игре «испорченный телефон». Но Мэй, которая сама угасала, будто далекая звезда, ничего не слышала.

На подоконнике в ее комнате сверчок пропел «скрип-скрип-скрип». В центре Болотных Дебрей паук, забравшийся в кучу щебня у старой почты, почувствовал странное напряжение в атмосфере. На опушке леса, подступившего к Седым Мхам, перешептывались тени деревьев: «Она придет? Придет?»

Где-то в далеком космосе ждал призрачный мир.

Времена года сменяли друг друга, словно в калейдоскопе, луна каждую ночь выбирала себе новое место на небосклоне, звезды водили хороводы.

Но Мэй ничего этого не видела.

Мэй Эллен Берд вообще перестала поднимать глаза к небу.

На втором этаже Седых Мхов, в пустой гардеробной южной спальни, будто на ветру, закачались вешалки.

На кровати у окна под старым одеялом угадывались очертания двух холмиков — девчачьего и кошачьего размеров. Холмики зашевелились, и из-под одеяла выглянули острые уши и темноволосая голова.

Мэй села, недоумевая, что ее разбудило, а потом выскользнула из кровати. Тонкая, словно водомерка, и длинная, словно шнурок — к тринадцати годам Мэй сильно вытянулась. Газельи ноги и худые, изящные руки еще не разобрались, куда им себя девать. Длинные черные волосы, струясь по спине, упрямо блестели в холодном декабрьском воздухе, словно шелк, сотканный шелкопрядами под луной. Широко распахнутые карие глаза, в отличие от волос, не блестели совсем.

Пессимист высунулся из-под одеяла. Лысый, морщинистый, слегка бархатистый, с огромными, как у летучей мыши, ушами, голый кот напоминал помесь инопланетянина с тающим мороженым. Презрительно чихнув, он сунул голову обратно под одеяло. Несусветная рань. Мэй же посмотрела на гардеробную с любопытством, и в глазах ее мелькнул проблеск надежды. Мелькнул — и погас. Мэй принялась одеваться.

За прошедшие три года комната изменилась до неузнаваемости. На стенах вместо вперемежку налепленных сказочных рисунков — плакаты поп-звезд и постеры любимых фильмов. На столе вместо изобретенных Мэй загадочных приспособлений — корзинки с косметикой, лаками для волос и компакт-дисками. Из всех рисунков осталось только два. На одном ее первая кошка, Фасолька. А на втором — загадочное создание с помятой тыквой вместо головы. Из своего укромного угла оно наблюдало за появлениями и исчезновениями Мэй с кривоватой призрачной усмешкой.

Мэй натянула джинсы поверх длинных легинсов, влезла в ярко-розовый свитер. Потом, вытащив из-под одеяла Пессимиста, прижала его к себе одной рукой и поскакала вниз по лестнице.

Никогда усадьба Седые Мхи не дышала таким теплом и не искрилась таким весельем, как под Рождество. По нижнему этажу плыл аромат большой сосны, которую Мэй с мамой купили и украсили накануне. Вдыхая густой запах свежего остролиста и хвои, Мэй неслышно ступала в носках по извилистому скрипучему коридору. До кухни оставалось всего ничего — и тут Мэй услышала какое-то бормотание за спиной.

Развернувшись, она прокатилась на носках обратно по коридору и скользнула через арку в библиотеку. В пыльной библиотеке Седых Мхов от пола до самого потолка высились книжные стеллажи. Отсветы гирлянд плясали на истлевших корешках и на диване, где миссис Берд лежа смотрела телевизор.