Лидия Чарская - Семья Лоранских

– Я – Вакулин! – делая вид, что не заметил общего смятения, произнес посетитель. – Вы были так любезны занимать моего отца в продолжении года своим дивным чтением… Нет ничего удивительного, что мы не встречались, так как я возвращался домой только к десяти часам, а иной раз и позднее, тогда как вы кончали свои занятия в девять. Теперь же я являюсь по предписанию отца и решаюсь беспокоить вас, Валентина Денисовна, только в силу его усиленного желания.

– Чем могу служить? – спокойно спросила Валентина.

– Но позвольте мне сначала представиться обществу, – немного заминаясь, произнес Вакулин.

– Пожалуйста. Мой брат Павел… Граня… т. е., Герасим… – поправилась она с улыбкой. – Сестра… – указала она на пылающую от смущения Лелечку, чуждающуюся всех незнакомых, – подруга сестры, m-lle Гриневич, наши почтенные эскулапы Навадзе и Декунин. Мой жених Кодынцев, Владимир Владимирович… И все… Вот и мама…

Марья Дмитриевна, оповещенная уже Феклой, вышла как раз в эту минуту из столовой со своей добродушной улыбкой навстречу гостю.

Вакулин поспешил к ней и склонился пред ней в таком почтительном поклоне, целуя ее руку, как будто пред ним была знатная барыня-аристократка, а не простая «гаванская чиновница».

Смущенная, красная, Марья Дмитриевна поспешно «клюнула», по выражению Павлука, Вакулина в надушенную голову и произнесла, захлебываясь от волнение:

– Милости просим, милости просим… Мы всегда гостям рады, батюшка! У нас попросту. Уж не побрезгайте, чайку-с. Милости просим, – и вдруг чуть не вскрикнула, потому что Лелечка, пробравшаяся к ней поближе, умышленно наступила ей на ногу.

– Бог с вами! Бог с вами! – зашептала она, пользуясь минутой, когда гость знакомился с молодежью. – У нас ведь колбаса чайная и холодная корюшка от обеда… А ведь его позвали! Ну, как же можно это, мамочка? Ведь сын домовладельца, богач!

– Ну так что же делать, Лелечка? – растерянно мигая, залепетала старуха. – Ну, скажи Феклуше, чтобы за ванильными сухариками сбегала в немецкую булочную, да морошки подала к чаю!

– Как же! будет он есть ваши сухарики и морошку! А впрочем… – и Лелечка поспешно «нырнула» в кухню.

А гость в это время говорил Валентине:

– Отец просил меня, Валентина Денисовна, уговорить вас вернуться к своим занятиям у него. Будьте снисходительны к старику. Он раскаивается, что был несколько резок с вами. Простите его…

– «Несколько резок?» – усмехнулась Лоранская, и оживленное, за минуту до того прелестное лицо ее стало снова холодным и устало-спокойным. – Он был непростительно резок, груб со мною…

– Он раскаивается, Валентина Денисовна, уверяю вас. Он большой чудак, мой отец, но золотой души человек. Его все считают скупцом, но он делает втайне много-много добра, – торопливо проговорил молодой Вакулин. – Ваш отказ искренно опечалил его, так как вы знаете, вероятно, что помимо вашего идеального чтения, отцу приятно было ваше общество: вы так поразительно напоминаете ему его покойную дочь и мою старшую сестру – Серафиму. Я был еще мальчиком, когда она умерла, и не могу судить о сходстве. Но судя по словам отца, это сходство огромное. В вашем присутствии он представлял себе особенно ярко покойную Серафимочку и вы можете себе вообразить, как ему больно поэтому лишиться его… И сегодня, едва дождавшись моего возвращения, старик мой командировал меня к вам с письмом.

И Вакулин вынул из кармана сюртука конверт большого формата, с четко надписанным на нем именем, отчеством и фамилией Валентины, и передал его молодой девушке.

Последняя вскрыла конверт и прочла:

«Не придирайтесь к старику-чудаку и умейте относиться снисходительно вообще к человеческим слабостям. Я успел за год привыкнуть к вашему голосу и методе чтения и, теряя вас, ощущаю большое неудобство. Поэтому предлагаю вам увеличенное жалованье ровно на треть вашего оклада и надеюсь на ваше согласие. С уважением – Вакулин».

Валентина кончила и с досадой скомкала записку.

– Передайте вашему батюшке, что мне неудобно это занятие у него и вообще я никогда не возвращаюсь к раз оставленному делу, – произнесла она веско по адресу молодого Вакулина.

Глаза ее холодно блеснули при этом. Алый румянец вернулся на бледные щеки и сделал холодное лицо снова живым и прекрасным.

В эту минуту подбежала Лелечка, успевшая оправиться от первого смущения, хлопотливая и приветливая.

– Валечка, – бросила она сестре, – зови гостя чай кушать!